«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время)

Эта идеология представляется до некоторой степени противоречивой — ведь называя Аштарханидов узурпаторами, бухарские эмиры всё же носили приставку «тура», на которую приобрели право путём браков с царевнами именно из этой династии, да и хивинские Кунграты также породнились не с чагатайскими Чингизидами, а с казахскими — т. е. теми же Джучидами! С другой стороны, эта идея представляет большой интерес с политико-правовой точки зрения — ведь в своих интересах постчингизидские монархи Средней Азии совершенно исказили сам принцип «чингизизма». В имперскую эпоху принадлежность к «золотому роду» давала право стать ханом в любом государстве на пространстве бывшей Монгольской империи. Правители же XVIII–XIX вв., напротив, указывали, что только конкретная ветвь Чингизидов, потомки Чагатая, имела право царствовать в ханствах Средней Азии, тогда как воцарение в них представителей других ветвей незаконно. Изначальной целью создания «чингизизма» было существование (или восстановление) империи под общей властью потомков Чингис-хана и возможностью сохранения власти за «золотым родом», даже если одна из его ветвей, правящая в конкретном государстве, пресечётся. В трактовке же Мангытов, Кунгратов и Мингов эта идея стала орудием своеобразного «изоляционизма» среднеазиатских постчингизидских монархов, поскольку позволяла им не допускать к борьбе за власть в Средней Азии любую ветвь Чингизидов, за исключением потомков Чагатая (к этому времени благополучно вымерших). В результате Чагатаиды, провозглашённые единственными законными правителями Средней Азии, были противопоставлены всем остальным чингизидским династиям. И, как ни парадоксально, в новой трактовке более легитимными правителями этого региона стали считаться Тимуриды, а не сменившие их чингизидские династии более позднего времени[338]. И хотя, согласно исследованиям Т. К. Бейсембиева, эта концепция получила наибольшее развитие в кон. XVIII–XIX вв., её истоки, несомненно, берут начало из куда более ранней историографии. Например, уже Бабур в своих «Записках» себя представляет как потомственного властителя Мавераннахра, тогда как хан-Чингизид Мухаммад Шайбани, пришедший в Среднюю Азию из Восточного Дешт-и Кипчака, бывших золотоордынских владений, характеризуется как «чужак и враг»[339].

Преемниками Чагатаидов и Тимуридов и стали объявлять себя среднеазиатские правители постчингизидского периода. Весьма интересно отметить, что эта преемственность продвигалась не только на чисто политическом, идеологическом или даже историографическом, но и, так сказать, филологическом уровне. Среднеазиатские правители кон. XVIII — нач. ХХ в. широко использовали чагатайский вариант тюркского языка («чагатайский тюрки») в литературе и разговорной речи, ранее широко распространившийся из Средней Азии по многим тюрко-монгольским государствам, но со временем вытесняемый среднеазиатским вариантом фарси[340]. Они покровительствовали поэтам, продолжавшим традиции классической среднеазиатской поэзии (заложенные Алишером Навои и др.). Например, кокандский Омар-хан, при котором, собственно, и началось создание традиции правопреемства династии Минг от Тимуридов, в 1820 г. направил османскому султану Махмуду II среди других подарков и поэтическую антологию, в которую вошли произведения Алишера Навои, Лутфи, Фузули и… самого Омар-хана, который, таким образом, демонстрировал не только политическую, но и культурную преемственность от Тимуридов[341]! Узбекский исследователь А. С. Эркинов назвал эту тенденцию «тимуридским маньеризмом»[342].

Итак, идея чингизидского правления в единой империи к XVIII–XIX вв. трансформировалась в новую идеологию, отвечавшую интересам «региональных» государств, стремившимся выйти из-под власти Чингизидов. Для этого были использованы различные инструменты:

— идеологические (формирование концепции правопреемства именно от Чагатайской династии в ущерб правам на трон потомкам других золотоордынских Чингизидов);

— политико-правовые (сохранение ханских титулов, системы управления, налогов, источников права — в первую очередь ханских указов-ярлыков, — и др. от чингизидских времён, т. е. опять же прямое правопреемство, а не разрушение прежних государственных традиций и формирование новых);

— культурные (использование в качестве официального государственного языка чагатайского тюрки, покровительство учёным и поэтам, создание литературных антологий, начинавшихся произведениями чагатаидских и тимуридских поэтов и т. д.).