Чёрное солнце

Мэдоку поднял глаза. Он не стал ничего отвечать, потому что был расстроен, и ведь было очень сложно угадать, чем именно. Воспоминания крыли его разум слишком часто, ещё немного, и он может треснуть. Он очень много думал, о многом переживал и расстраивался. Он жил нехотя, все жалея о прошедших временах. Это была единственная слабость, которая меня в нем напрягала. Которую я смогла разглядеть.

– Умнее, не больше, – ответил он, закончив с панкейком и поднявшись с места. – Пойдём, я покажу тебе одно интересное место.

На улице стало немного теплее, хотя было ещё зябко. Погоду Петербурга можно было описывать бесконечно, на разный лад, разными фразами и словами, ведь это же Питер, город дождей.

Мы зашли в небольшой отдел на большой улице, вывеска и витрина мне понравились сразу. Внутри в нос ударил запах старости, который, о Боже, пах ностальгией.

– Иди за мной.

В магазине старого француза-реставратора было мало людей, Мэдоку вёл меня сквозь узкие проходы старой хрупкой, никак не ветхой и не гнилой, мебели, обходя быстро шкафы и диваны. Он резко остановился, и я уткнулась в его пальто.

– Тише ты, – шикнул он мне.

Я вышла вперёд. У стены стоял полосатый диван, внутри были пружины, ставшие упругими со временем. Едва выцветший полосатый материал, фигурные ножки, покрытые лаком.

– Такой стоял у доктора Тангенса в кабинете. Вернее, не такой, а он.

Я обернулась.

Доктор Тангенс знал, как лечить все болезни, ставил протезы, делал пластические операции, а все потому, что имел хорошую связь с внешним миром и был тут чуть не доктором наук в медицине. Я лечилась у него, когда была эпидемия ангины, с виду он неприветлив, но с детьми очень даже ладил.

– Как?..

– При транспортировке украли. Он на тот момент почти полностью переехал на Землю. Все же живой.

– Ну ещё бы!

Я прикоснулась прохладной поверхности деревянной ручки, будто бы и не было всех этих лет.

– В городе такого все меньше. Люди забирают, реставрируют, перепродают, украшают этим дома, ломают… – он посмотрел на меня, – безумие – помнить такое?

– Безумие, – подтвердила я тихо.

Мэдоку зашагал молча прочь от магазина. У меня складывалось впечатление, что со мной он расстраивается лишь больше, через некоторое время сказала ему об этом, на что он ответил, что ему просто не с кем было грустить.

– Неужели у тебя совсем нет друзей?

– Кстати, про друзей. Мы же в пятницу идём на бал. Скажи, как давно ты была на балах?

– Достаточно, чтобы забыть сколько слоев юбки носят на званый ужин.

– Тогда все нормально. У меня есть одна знакомая швея, у неё своя мастерская и много ассистентов, она может сшить шикарное платье или костюм в старом стиле за день. Удивительная женщина. Сейчас или после библиотеки?

– Э, сейчас, наверное. Это далеко?

– Пройдёмся пешком?

– Если ноги не сотрём, то можно.

С Мэдоку сложнее, чем с Клодом. Мысли о брате вообще стали для меня чем-то новым с появлением Мэдоку, я словно поняла, как давно не думала о нем всерьёз, лишь образно, как изменилось мое видение, как повлияло на него мое мизерное окружение и все слова Мэдоку. Думаю, он может знать больше, чем я, но почему ничего не рассказывает – другой вопрос. Немного поразмыслив, я поняла, что забыла Клода, за все то время, что я не пыталась оставить его в памяти, он просто растворился. С Мэдоку сложнее было потому, что он не был мне братом, он был не больше, чем другом, с которым мы когда-то общались. Только сейчас мне стала странна его реакция, поведение, все-таки, он необычный. Стал бы кто-то другой, видев меня не так много раз, радоваться мне, о чём-то предупреждать, водить по своим любимым местам? Вряд ли это сделал бы и сам Клод. И тут возникает вопрос: сравнима ли любовь брата, почему-то оставившего тебя, не сказав ни слова, и симпатия не боящегося любить демона, который нашёл тебя, взялся именно за твое дело, встретившего тебя после стольких лет так тепло? А может быть, все снова лживо, и я в шаге от того, чтобы опуститься ещё ниже, стать еще более ничтожной из-за обмана? Не каждый здравомыслящий человек стал бы доверять демону. Но с другой стороны, я сильнее… нет, дело не в силе, а в чести, в том, о чем я редко задумываюсь. У Мэдоку она была, это я прекрасно знала, поэтому, думаю, я могла ему доверять.

Удивительно чувствовать окрыление от того, что доверяешь нежити в мире людей, так много думаешь и рассуждаешь, легко сломаться.

Внезапно я снова ударилась о Мэдоку. Пальто у него всегда было тёплым.

– Ты отстала на два метра. О чем так сильно можно думать, чтобы не замечать, куда ты идёшь?

– Сам-то как думаешь?

– Я предпочитаю не думать. И тебе тоже не советую, – и двинулся дальше. – Мы почти пришли.

Дома вокруг стали меняться, становиться более современными.

В тёмном павильоне на втором этаже с черно-белой плиткой было темно и тихо.

– Она придёт? – прошептала я.

– Не знаю.