Чёрные крылья

Я видел его успехи в стрельбе, в строевой и тактической подготовке. Видел, как быстро он пробегает стометровку, как умело вскарабкивается по канату. И совсем не замечал того, с каким вожделением, с какой жадностью он смотрит на гитару, которую Гром иногда приносил к нам домой. Я снова и снова вкладывал в его руки священный меч, который он в итоге с такой яростью обрушил на врагов нашей Родины.

Правда, я совсем забыл научить его пользоваться оралом.

И если бы не мой поход, если бы не те несколько месяцев, что я провёл в маленькой деревушке Леонида, если бы не те уроки прошлого, которые преподали мне эти несломленные и не сдавшиеся люди, взявшие в руки серпы, а не винтовки, я бы сейчас скривился в гримасе недоумения и пропустил эти слова, полные яда, мимо ушей. Отправил бы их в дальний ящик моей души, туда же, где уже сложено огромное количество истлевших скелетов, но теперь…

Теперь я просто отступил на шаг. Отступил, чтобы ещё раз взглянуть на своего сына. Отступил, чтобы по-новому взглянуть в глаза новой России. Посмотрел, выдержав полный обвинения взгляд. А потом медленно и тихо произнёс.

– Прости меня…

Артём вздрогнул. Вздрогнул резко и жутко. В его глазах, как мне показалось на миг, забегали дикие искры, сжигающие в пепел всю ту горечь и всё то бремя, что он вынуждены был нести.

– Я… – начал было он, однако я его перебил.

– Я знаю, что ты не выбирал своей судьбы. Её за тебя выбрал я, когда спас в том тёмном переулке от стаи шакалов. Но я тоже не выбирал своей. Мою за меня выбрал Вермахт. Выбрали те чёрные крылья, что до сих пор кружат над нашей страной. Выбрал рёв бомбардировщиков и гул горящих деревень. Не выбирал её ни Алеутов, ни Жуков, ни Вася Громов. Никто из нас. Выбора у нас нет и никогда не было. Есть лишь только бесконечный круг ненависти и крови. Круг чада концлагерей и криков умирающих. И мы с тобой тоже части этой цепи, как это ни прискорбно. Я верил, всё то время, что растил тебя, верил, будто можно выбрать свою судьбу наперекор, назло, напоперёк. Назло Адольфу Гитлеру, назло всей его партии, назло всем немцам. И я был прав. Мы действительно должны с тобой писать на их поганой разлинованной бумаге напоперёк. Только вот чернила наши не будут кипеть от ненависти. Это не выход. Это лишь запустит ещё один цикл боли и страдания. Разбить оковы можно только любовью. Любовью назло, в отместку. Любовью к своей стране…

– …к своей стране, – завороженно повторял за мной Артём.

– К своим друзьям…

– …к своим друзьям.

– К любимым…

– … любимым.

– К родным.

– … к родным.

– Ненависть к врагу-захватчику – священное и самое гуманное чувство на свете, – продолжил я. – Именно оно придаст нам сил сражаться, когда придёт время. А оно уже близко, не сомневайся. И мы будем драться как в последний раз, не отступая, вгрызаясь волчьей хваткой в горло врагу. Но не она выведет нас из плена порочного круга. Любовь. Только она, Артём. Вот ради чего ты должен сражаться. Ради любви. Именно ради своей любви, всепоглощающей и необъятной, ты и должен ненавидеть.

Я вздохнул. Вздохнул с облегчением, сбрасывая неподъёмный груз.

– И я прошу тебя, Артём, быть героем. Прошу, не приказываю. Безнадёжным героем, сложным, героем поневоле. Как и все мы, как и вся Чёрная Армия. Пусть мы и не выбирали свою судьбу, но мы в праве выбирать, кого нам любить, а кого ненавидеть. Кому грызть глотки и ради кого бросаться грудью на амбразуры.

Я выдержал тяжёлое, очень тяжёлое для меня секундное молчание.

– Я люблю тебя, сын, – и впервые с момента начала своего монолога поднял глаза на Артёма.

По его щекам бежали слёзы.

* * *

Чёрная Армия, Свердловск. 23 августа, 1962 год.

– …А теперь перейдём к основной части совещания, товарищи. К тому, ради чего, собственно, мы все здесь и собрались, – продолжил свой монолог Алеутов.

Над потолком его кабинета непроглядным маревом висело облако табачного дыма. Семеро, включая меня и американца, мужчин сидели за круглым столом и безостановочно курили, забивая напряжение никотином. Даже Джеймс, никогда на моей памяти не прикасавшийся к сигаретам, жестом попросил у меня пару штук, едва я вынул портсигар из глубокого кармана своего кителя.

Напряжение пополам с дымом топором висело в воздухе.

Алеутов, прекрасно понимая, что как только он сообщит основную новость сегодняшнего собрания, всем резко станет не до мелочей, решил начать как раз с них. Конкретно – поблагодарил меня от лица всей Чёрной Армии за доблестную службу, а затем вручил звезду Героя. Вообще, это полагалось сделать верховному маршалу, однако тот неважно себя чувствовал, у старика дико болели ноги. Поэтому чествовать героя довелось моему непосредственному начальнику. И, несмотря на наши с ним близкие и приятельские отношения, делал он это со всей возможной серьёзностью. Когда его подчинённые, какими бы они не были близкими друзьями, совершали что-то экстраординарное, Алеутов никогда не отказывал им в почестях. Возможно, именно поэтому он и занимал свою должность.