Чёрные крылья

– Никого больше нет, только мы. Митьку только что осколком в висок ударило. Не дышит, – он кивнул на дверной проём позади себя, откуда виднелся труп, навзничь раскинувшийся на голом полу.

– Командир, я вот что говорю! – продолжил Андрей, перекрикивая автоматные очереди, раздававшиеся снаружи. – Если мы прямо сейчас…

Закончить он не успел. Неаккуратно высунул голову, прямо под неотвратимую косу пулемётной очереди, прошившей весь второй этаж пограничной заставы. Его тело, обезображенное кровоточащими ямами выстрелов, тут же откинуло к противоположной стене, гранатомёт, который выпустили из крепкой хватки мёртвые руки, с грохотом упал к вытянутым ногам Саблина.

Вот и всё. Конец боя.

Через пару минут японцы, поняв, что сопротивление подавлено, осмелятся войти в здание. Если его не посечет осколками гранат, которые эти мрази буду кидать в каждый угол, подумалось Саблину, то его обязательно замучают в пыточных камерах служб безопасности.

Нет. Не так. Сперва его приведут в порядок, откачают и накормят. Его рана, по сути, совсем пустяковая, просто потерял много крови. Хорошим военным врачам залатать её – раз плюнуть. Вот только потом, после чистоты и стерильности госпиталей, его заберут палачи из кэмпейтай, прямиком во влажность и сырость глубоких подвалов.

И Саблин вдруг явственно осознал, что не хочет. Не хочет, чтобы равнодушные доктора механическими движениями вливали в него один за другим пакетик крови. Не хочет, чтобы невероятно заинтересованный в собственном деле госбезопасник снова и снова задавал одни и те же вопросы, укрепляя силу своего слова электродами, иглами под ногтями и ударами молотка. А ведь он, Валерий Саблин, что самое страшное, рано или поздно заговорит. Это в советских пропагандистских фильмах герои-молодогвардейцы молчат, не выдавая страшному врагу ни капли информации. Только вот жизнь – не красная агитка. Здесь под пытками говорят все, и время, за которое у очередного отважного партизана развяжется язык, определяется лишь мерой его собственного мужества.

Где-то там, внутри самого себя, в самых глубоких уголках своей души, куда в здравом уме не заглядывает ни один человек, Валерий услышал шаг. Первый шаг на широкий, каменный мост, соединяющий вчера и завтра. Мост, своей гигантской дугой выгнувшийся над бесконечной рекой времени. Монументальное сооружение из далёких, древних сказок, которые когда-то ему читала на ночь мать. Калинов мост.

С силой отлипнув от стены, которая уже почти полностью пропиталась его потом и кровью, он протянул дрожащую руку за гранатомётом. Сжал пластиковую рукоятку, потянул металлическую трубу, увенчанную болотного цвета цилиндром снаряда, на себя. В глазах тут же потемнело. Кажется, на счёт докторов Саблин всё-таки преувеличил.

Подтягиваясь на одной руке, другой судорожно сжимая гранатомёт, он полз, едва не срывая ногти об бетонную крошку, к обугленному провалу окна, раму из которого не так давно выбило взрывом. Шаги, что он скорее чувствовал, чем слышал, набирали темп, становились чаще и громче, гулко гудя темнотой в глазах. Времени у него оставалось всё меньше. Богатырь, как встарь, выходил один, в полный рост, на середину моста, ожидая мерзкое, трёхглавое чудовище.

Саблин, изнемогая, встал на колени и упёр гранатомёт на нижнюю часть провала. А вот и змей, строго по расписанию. Ревёт, гудит, пылкает огнём ракет и пулемётов. И даже о трёх головах. Или же, это у богатыря в глаза троится? Времени размышлять, впрочем, нет. Есть время, стремительно убегающие секунды жизни, только для того, чтобы навестись, нащупать прицелом расплывчатую фигуру вертолёта. Или же, всё-таки, никакого вертолёта и в помине нет? Может быть, это Змей Горыныч, персонаж древнерусских былин и преданий, стерегущий царство мёртвых и мир живых? Может быть, вовсе не смертоносное оружие безжалостного двадцатого века держит в руках герой? А направляет твёрдой, непрощающей рукой стальной наконечник копья? Точно и чётко выбирает момент и место удара, так, чтобы чудищу не понадобилось второго. Он должен сделать это, даже если нестерпимый гул реки под ногами сбивает и путает все мысли. А может быть, это не река вовсе? Может быть, это японские автоматчики, неугомонно пытающиеся выкурить русского подпольщика? Неизвестно. Миф и реальность, сказка и быль, последний отчаянный бой и галлюцинация, все слилось воедино, перемешалось, запуталось гордиевым узлом. И некому, просто некому рассказать о том последнем бое, что принял Валерий Саблин на Калиновом мосту, мосту между жизнью и смертью. Хотя, может быть, всё было совсем не так? Может быть, это сам русский богатырь Добрыня погиб на японской границе, под безжалостным огнём пулемёта, сразив перед этим своего самого известного и самого безжалостного врага?