Чёрные крылья

– Ты, Гриша, либо тупой от рождения, либо тебя в войну контузило, – Трофим снова начал ругаться и ворчать. – Ты головой-то думай. В Ижевске людей от силы тысяч сорок, местные друг друга в лицо знают. Это ладно в Гуд… Гуте… – Трофим запнулся, пытаясь выговорить длинное иностранное слово. – Ай, чёрт, в Казани, хрен с ней, там можно затеряться. Там народу-то поболя будет. Немцы как наших оттуда выбили, татар через колено перекинули вместе с их Идель-Уралом, по лагерям вчерашних боевых товарищей рассовали или по деревням разогнали, чтобы, значит, господам глаза не мозолили. Счас там какую-то академию отгрохали. Танковую. Из самой Германии учиться приезжают, чтобы, это значица, закалку получить, твёрдость духа. Помнят ещё, курвища, как в сорок первом под Москвой мёрзли. Так что да, там покоен будь, затеряешься, как пить дать. Там и «фольксдойче» как грязи и этих, как их, арийцев самых натуральных. А вот здесь что делать, ума не приложу. Докопаются, верно тебе говорю. Это же бандиты самые натуральные, прости Господи, а денег у меня, чтобы отцепились, нет.

Трофим погрузился в свои глубокие размышления, подперев подбородок кулаком и сморщив своё старое, усыпанное шрамами и морщинами лицо. Несмотря на всю задумчивость, старик не забывал править и понукать лошадь, которая все также неспешно подвозила нас к месту назначения.

И всё же, я решил прервать раздумья башмачника.

– Ты мне вот что скажи лучше, Трофим. Откуда ты у нас такой умный вылез? Откуда всё и про всех знаешь? И схрон наш нашёл, и за немецкими танкистами-офицерами подглядел. Прямо и жнец, и жрец и на дуде игрец.

– А ты не зубоскаль, – огрызнулся на меня старик. – Лучше сиди и думай, чего полицаям говорить будешь. А то, ясен пень, при винтовке своей крутой был, а как ткнут тебе, голожопому, стволом меж рёбер, так сразу язвить перестанешь.

Неожиданно лес кончился. Из-за хвойного забора неожиданно появилась бескрайняя равнина, занесённая снегом чуть ли не по колено. Ленивое зимнее солнце едва-едва всходило, облизывая своим малиновым светом искрящиеся верхушки сугробов. И лишь где-то вдали, на расстоянии чуть меньше пяти километров чёрной прогалиной темнел город, подавая признаки жизни только лишь несколькими тусклыми огоньками света.

Матерь божья…

Я не могу никак описать то, что увидел. Наверное, будь я поэтом или писателем, у меня нашлись бы подходящие слова. Но я всего лишь солдат, а поэтому у меня, никогда до этого не бывавшего в городах рейхскомиссариата, отвисла челюсть.

Больше всего открывшаяся мне картина походила, наверное, на средневековый город. Огромная куча мусора, полуразвалившихся, сгнивших и покосившихся чёрных изб перемешивалась с невпопад построенными низкорослыми кирпичными домами, которые хорошо, если были моложе семнадцатого года. Вокруг этого кургана, будто жалкая пародия на древние средневековые стены, стоял, кое-где криво, а где вообще свалившись на белоснежное покрывало, бетонный мокро-серого цвета забор. Ни единого светлого пятнышка, ни единой заводской трубы, из которой даже таким ранним утром уже должен был валить дым. Ни-че-го. Как будто на месте некогда крупного промышленного центра Урала теперь была дыра во времени и пространстве, отправлявшая меня куда-то в далёкие и тёмные годы, когда свет цивилизации ещё не коснулся этой земли.

Я зябко поёжился, глубже зарываясь в глубокий воротник моего ватника. Полицейский пост, стоявший посреди дороги и опиравшийся деревянными плечами какой-то халупы на едва стоявший забор, приближался. Уже можно было различить много важных мелочей, как, например, костёр, едко чадящий в проржавевшей насквозь бочке. Или висящую на одной только верхней петлице дверь деревянного, замызганного сортира.

Я вдруг осознал, что мне сейчас очень хочется услышать очень громкую и очень родную сирену авианалёта, лишь бы не видеть всего этого мусора.

– Что, пробрало? – не замедлил поехидничать Трофим. – То-то и оно. Сейчас-то вот тебя и сцапают.

Ох, родной мой, не это меня пробрало, совсем не это…

У полицая, подошедшего к нам, были отвратительные мелкие и бегающие глаза. Он кутался в непонятного вида куртку и недоверчиво, исподлобья косился на Трофима. Господи, Боже мой, да у него же девяносто пятый «Манлихер» на плече висит! Такого даже у нас, в Чёрной Армии днём с огнём не сыщешь, а уж там всякой древности полно. Это же какой артефакт, таким даже в Последнюю войну старались не воевать! Он же не стреляет, кретин, проржавел небось уже насквозь весь. На кой, спрашивается, чёрт ты его с собой таскаешь? Как дубину использовать?