Чёрный аист

В сарае учительницы, в доме которой мы жили, он нашел жестяную табличку, большими буквами написал на ней «БССР», приколотил к столбику, валявшемуся под забором, и вкопал в землю. Сам столбик он разрисовал белыми и черными полосами наподобие пограничного.

Ночью кто-то выдернул столбик из земли и погнул табличку. Похоже, ее топтали ногами.

— А здесь не Белоруссия, — сказала Таня, дочка учительницы.

Она была студенткой педагогического института в Смоленске.

— Отличница? — спросил я ее.

— Да! — сказала она и показала язык.

— Великодержавным шовинистом в наше время быть стыдно, — сказал я.

— Как и мелкобуржуазным националистом! — не осталась в долгу девушка.

«А она ничего, — подумал я. — Длинные ноги, коса до попы. Курносая».

— Дурак! — отчего-то обиделась Таня и ушла к себе в комнату.

— Границу восстанавливать будем? — спросил я Валеру.

— Да нет, — вздохнул тот. — Это уже попахивает международным скандалом. У тебя рыболовные крючки есть?

— Есть, — кивнул я.

Собираясь в поездку, пакетик с крючками я на всякий случай положил в сумку. А вот леску не взял. В местном магазине, конечно, ее не было.

— Нитками обойдемся, — махнул рукой Валера.

В лесу, подступающем к речке, мы срезали удилища, привязали черную нитку с крючками, поплавки сделали из куриных перьев, валяющихся во дворе. Там же под камнями набрали червей.

Ерши набрасывались на червей, не давая им опуститься на дно. Видимо, у них здесь свирепствовал голод.

— Что мы с ними будем делать? — спросил я, заглянув в ведерко с ершами.

Их было не меньше пяти десятков.

— Солить, — сказал Валера. — Соль ведь в доме учителя есть?

Соль в доме была. Хозяйка, неодобрительно посмотрев на ведро, выдала нам солонку. Татьяна на ершей даже не взглянула. Она сидела на диване и читала книгу.

— Фантастика? — спросил я.

— «Анна Каренина», — ответила девушка, не поднимая глаз.

— Ее же в школе проходили! — удивился я.

— Мне и после школы нравится.

— А я решил стать фольклористом, — сказал я. — Мольфарами интересуюсь.

Девушка на «мольфара» не отреагировала.

«Задается», — подумал я.

— Ничего не задаюсь, — сказала Таня. — Я на биолога учусь.

— Изучаешь флору и фауну? — показал я свою осведомленность.

— Жизнь! — захлопнула книгу Таня. — Пойдем прогуляемся?

— Пойдем, — согласился я.

Валера делал соляной раствор для ершей, ему было не до прогулок.

— Я видела в клубе твоих однокурсниц, — сказала Таня. — Симпатичные. Тебе кто из них нравится?

— Есть одна.

Мне почему-то не захотелось говорить Тане про Наташку.

— Ты, между прочим, ничуть не хуже.

Я искоса посмотрел на девушку. Она улыбнулась уголками губ.

— Знаю, — сказала Таня. — А клубнику с грядок красть нехорошо. Попросили бы, мы сами бы дали.

Прошлой ночью мы с Валерой действительно сорвали несколько ягод с грядки. Окна дома были темными. Как она узнала?

— Я в темноте вижу, — хмыкнула Таня. — Наши ребята надают вам по шее за пограничный столб.

— Пусть попробуют, — тоже хмыкнул я. — Я борец, Валера штангист. Видала, какие у него плечи?

— У наших тоже плечи. Я им сказала, чтобы вас не трогали. Пока. —Она вздохнула.

— Ты уже жениха здесь приглядела? — сменил я тему разговора.

— А что?

— Да так. Академический интерес.

— Нет женихов, ни здесь, ни там. Одни столбы ставят, другие их валят. Оболтусы, а не женихи.

Похоже, я наступил девушке на больную мозоль. Но и у меня она такая же больная. Не полечиться ли нам вместе?

— Вы через неделю уедете, и все забудется, — как о чем-то решенном сказала Таня. — А через год про Токарёво никто из вас и не вспомнит. Зачем вам эти ерши сдались?

— Низачем, — пожал я плечами. — Развлекаемся.

— Как с клубникой?

— Вроде того.

Ноги сами привели нас в клуб, где после кино начинались танцы.

— Я на танцы не хожу, — сказала Таня. — Тебе девушки машут. Кто вон та, высокая?

— Ленка, — сказал я. — Она меня в набежавшую волну выбросила.

Таня рассмеялась и пропала в темноте. Я направился к девушкам, которых наперебой приглашали на танцы местные парни.

Жизнь продолжалась.

4

Диалектологическая практика закончилась, и мы уехали назад в Минск.

Впереди было целое лето, и следовало провести его с толком.

Перед отъездом в Хадыженск я зашел в спортзал «Трудовых резервов». Летом в нем тренировались только лидеры — Корнеюк, Котолыгин, Хацкевич, Букин с Быковым. Ребята мне обрадовались, обступили, стали расспрашивать про студенческую жизнь.

— Говорят, у вас девчат много? — спросил Хацкевич.

Он был самый злой из борцов, в спарринге мог запросто сломать сопернику руку.

— Смотря на каком факультете, — сказал я.

— А на твоем?

— Полно.

Борцы заржали.

— А где Семёныч? — оглянулся я по сторонам.

— Болеет, — сказал Котолыгин.

— Тем самым?

— Ну да.

— Как его собака?

— Выросла, — кивнул Славик. — Вчера меня за палец тяпнула. — Он показал обцарапанный палец.

— Ты к нему ходишь?

— Продукты приношу. Он ведь сам сходить не может.

Я почесал затылок. Похоже, болезнь Семёныча прогрессировала.

— Переодевайся, у меня запасные борцовки есть, — предложил Славик.

— У меня каникулы, — сказал я. — Зайду к «художницам» — и на юга.