Чёрный аист

Баба Зося оказалась крепкой старухой с простым лицом селянки, обмануть которую не смог бы никто. Все в ее облике было округлым — фигура, лицо, слова. Хата, и та показалась мне без углов.

— Девка есть? — спросила баба Зося, как только я вошел в хату.

— Нет, — сказал я.

— И не надо, — кивнула она. — У меня никто до себя девок не водил, все к ним ходили.

— Куда это — к ним? — не понял я.

— В ихнюю хату, — растолковала хозяйка. — Хлопец шукает, а девка до себя ведет. Мне такие не надо.

Я съездил в Минск, забрал у дяди Васи свои немногочисленные пожитки и стал обустраиваться в Крайске. Название деревни, кстати, понравилось всем моим друзьям, исключая девушек.

— Это куда ж тебя занесло? — спросила Ленка Кофман, тоже обустраивающаяся в новой семье. — Светка, например, рядом с Логойском обосновалась.

— В другом месте не было ставки физрука, — объяснил я. — Русистов в любой школе навалом, а вот физруков…

— Как был спортсмен, так и остался, — сказала Ленка. — Хуже физика.

— Что, непросто становиться Чижовой?

— А ты думал. У Вовки и мама профессорша.

— Ну, ты и сама адвокатская дочка.

— Мои в Киеве, а здесь Минск. Разница колоссальная.

Я не знал, в чем заключается эта разница, и спорить не стал. Со своей бы тьмутараканью разобраться.

Оказалось, что наш Крайск не только край света в этих местах, но и натуральное пограничье. До тридцать девятого года здесь проходила межа между Западной и Восточной Белоруссией.

— Крайск был под Советами, а Кобылье, что в трех километрах, уже Польша, — рассказала Марья Сергеевна. — Сейчас оно Первомайское.

— А как люди называют?

— Старики по-старому, а школьники Первомайским. Скоро сами разберетесь, что к чему.

Меня сделали классным руководителем восьмого «Б» класса, и я отправился в Первомайское знакомиться с родителями своих учеников. В качестве старожила меня сопровождал Станислав Казимирович Дубаневский, учитель белорусского языка и литературы.

Мы шли по главной улице села, и каждый встречный мужик здоровался с нами, снимая шапку.

— Добрый день, панове наставники! — сказал один из них.

— В Крайске со мной никто не здоровается, — посмотрел я на Дубаневского.

— Со мной тоже, — махнул тот рукой. — Тут еще помнят, кем был наставник при поляках.

— Кем?

— Ну… Почти как председатель колхоза. У врача и учителя зарплата намного выше, чем у писаря в гмине. А тот тоже не последний человек.

— А сейчас?

— Едва хватает семью прокормить, — пренебрежительно махнул рукой Дубаневский. — Про лишний рубль на выпивку я и не говорю. У меня, кстати, есть…

Он многозначительно засунул руку в карман.

— В другой раз, — сказал я.

Я еще ни разу не получал зарплату и не знал, сколько и на что из нее будет уходить.

— Откуда они знают, что мы учителя? — спросил я, ответив на приветствие очередного встречного мужика.

— У тебя на лбу написано, — буркнул Станислав Казимирович.

У него отчего-то испортилось настроение.

Мы зашли в одну из хат. Нас попытались усадить за стол, но Дубаневский категорически отказался.

— С родителями учеников нельзя, — объяснил он мне, когда мы вышли на улицу. — Можно только с коллегами.

— Я спортсмен, — развел я руками. — Пять лет боролся.

— Подножки ставил? — прищурился тот. — До тебя хороший физрук был. Женатый, правда…

Сам Станислав Казимирович был женат на Олимпиаде Ивановне, тоже учительнице белорусского языка. Похоже, в этом статусе он себе не нравился точно так же, как прежний физрук.

Мы вернулись в Крайск, и ни один из сельчан, кто попался нам на глаза, с учителями не поздоровался. Разница между Западной и Восточной Белоруссией действительно существовала.

4

Начались школьные будни. Как я и предполагал, самым трудным в работе учителя было написание планов занятий. Они у меня занимали большую часть времени.

— Завучу еще больше писать приходится, — утешила меня Марья Сергеевна.

— А директору? — спросил я.

— У того вообще голова пухнет! — махнула она рукой.

Директором школы был Константин Иванович Знаткевич, высокий мужчина с вечно хмурым лицом. Он безвылазно сидел в своем кабинете, что-то записывал в общую тетрадь или звонил по телефону. Его дочка училась в десятом классе и, естественно, тянула на золотую медаль.

Я преподавал русский язык и литературу в восьмом и девятом классах и физкультуру в четвертых–шестых, меня проблемы выпускников волновали мало. В старших классах физкультуру вел Анатолий Борисович, муж Марьи Сергеевны. Одновременно он был военруком.

— Зря вам не дали десятый, — сказала Марья Сергеевна. — Вы недавно университет закончили, грамотный.

— А что такое? — удивился я.

— А кто будет выпускное сочинение проверять?

— Вы, — еще больше удивился я.

Марья Сергеевна тяжело вздохнула.

Скоро я понял преимущество физрука и военрука перед остальными учителями. У каждого из нас был свой кабинет, не считая спортзала. В моем кабинете, например, хранились сорок пар лыж, в кабинете военрука — малокалиберные винтовки. Стало быть, каждый из кабинетов закрывался на ключ, который никому нельзя было доверить.