Чёрный аист

«Придется самому становиться писателем», — подумал я.

Отчего-то я был уверен, что мне это вполне по силам.

Вместе с девицами я стал расписывать отдельные слова из произведений Якуба Коласа на карточки. Но скоро мне стало понятно, что меня взяли в сектор современного белорусского языка не только для этого.

— Саша, сегодня после обеда вы мне нужны, — сказал как-то Василий Николаевич.

С первого дня он стал звать меня Сашей. Я не возражал.

После обеда мы сели в двадцать первую «Волгу», принадлежавшую академику, и поехали. Эта машина с детства казалась мне вершиной советского автопрома, и я сидел рядом с водителем, не в силах сдержать счастливой улыбки.

Мы подъехали к гастроному на Ленинском проспекте, который в народе именовался «генеральским», и зарулили во двор.

— Сейчас оплачу покупку, — сказал Василий Николаевич, — и начнем грузить.

Я и так был готов на все. Фигурка оленя на капоте машины вдохновляла меня на любые подвиги.

— Пойдемте, — выглянул Василий Николаевич из-за двери с надписью «Служебный вход».

Под осуждающими взглядами грузчиков, куривших неподалеку, мы стали грузить в багажник «Волги» ящики с портвейном «Три семерки». Вероятно, другие покупатели, подъезжавшие на «Волгах» к заднему входу гастронома, использовали их по прямому назначению, расплачиваясь при этом живыми рублями. «Жмоты», — читалось во взглядах грузчиков.

Я знал, что зарплата у Василия Николаевича больше чем тысяча рублей в месяц. Кроме того, что он занимал должность заведующего сектором и носил звание академика, за что немало платили, он был еще и академиком-секретарем отделения общественных наук. Но мне ли осуждать академиков? Я готов был таскать ящики в одиночку, однако Василий Николаевич честно пыхтел рядом.

— Завтра пойдете со мной на заседание президиума, — сказал Забелло, садясь за руль машины.

— Зачем? — удивился я.

— У меня слабовато с русским языком, — вздохнул академик. — Поможете переводить. Вы ведь русское отделение заканчивали?

— Русское, — кивнул я.

На заседании президиума, проходившем с участием академиков из Москвы, моя помощь действительно понадобилась. Мешая белорусские и русские слова, Василий Николаевич стал читать по бумажке приветствие и вдруг запнулся.

— Как перевести «памярконы»? — повернул он ко мне голову.

— Снисходительный, — сказал я. — Или добродушный.

Василий Николаевич слегка задумался — и вообще выкинул это слово из речи.

В дальнейшем я заранее вычитывал все тексты, написанные академиком по-русски.

О моих научных замыслах Василий Николаевич пока не спрашивал. Я этому был рад.

5

Я провожал Валеру до автобусной остановки. Он ехал на очередную фотосъемку и предложил пройтись с ним.

Одна из девушек, которая встретилась нам, улыбнулась и поздоровалась.

— Кто такая? — спросил Валера.

— Дочка директора школы, где я работал, — сказал я. — Кажется, Ира.

— Перспективная, — ухмыльнулся Валера.

«Надо было бы спросить, как дела в Крайске», — подумал я.

Но Ира была уже далеко.

С Валерой, как ни странно, я теперь виделся не чаще, чем раньше. Он постоянно либо уезжал фотографировать, либо работал в библиотеке. Я же каждый день сидел в розарии, наблюдая, как мои розы красят лаком ногти, мажут тушью ресницы или затачивают шипы. Последние, кстати, у каждой из них были в идеальном состоянии.

— Я, между прочим, сейчас одну балерину снимаю, — сказал Валера. — У нее ноги от ушей. Как прыгнет антраша — челюсть падает.

— Будешь разводиться? — спросил я.

— Зачем?! — удивленно посмотрел на меня Валера. — Разводятся одни Крокодилы, у него уже третья наметилась. А я снимаю.

Я посмотрел по сторонам. Надо было все-таки догнать Иру и взять у нее номер телефона.

— У тебя еще все впереди, — сказал Валера. — Некоторые долго запрягают, но быстро едут. В университете предлагают поехать на Полесье через месяц руководителем группы студентов по составлению диалектологического атласа. Не хочешь?

— Я фольклорист, — вздохнул я.

— Одно другому не мешает, — засмеялся Валера. — Зато вспомнишь, кто такие мольфары. Так я скажу про тебя в университете?

— Скажи, — неожиданно для себя согласился я.

Я вернулся на свое рабочее место и принялся расписывать карточки. Между прочим, Якуб Колас был моим любимым белорусским писателем, и это не зависело от того, что случилось с моим отцом в ресторане «Заря». В конце концов, угощали его, а не меня. Я же постигал нашего классика самостоятельно. Сначала я прочитал стихи и поэмы, потом повесть «Дрыгва», по-русски «Трясина», и, наконец, эпопею «На росстанях». Ее главный герой Лобанович был мне особенно близок.

Здесь, в Институте языкознания, я узнавал Якуба Коласа по его письмам, и они нисколько не принижали его значимость. Писатель уловил глубинную суть белоруса и показал ее в «Новой земле» и тех же «На росстанях».