Чёрный аист

Ну и немалое значение имело то, что Колас работал учителем в деревне Люсино под Ганцевичами. Я несколько раз приезжал туда и бродил по берегу Люсинского озера. Как во всех полесских озерах, от торфяников вода в нем была рыжеватого цвета. Покачивались над ней коричневые шишки рогоза, пахло гарью, изредка пролетала цапля. Здесь Якуб Колас становился писателем…

— Так, девушки, — услышал я голос Зины, — кто берет на себя нашего Сашу? Он ведь совсем один.

Зина привычным жестом двумя руками приподняла свою тяжелую грудь. В этом ее жесте не было никакого кокетства, так поправляют растрепавшуюся челку на лбу. Потом она взяла в руки круглое зеркальце и посмотрела в него сначала одним глазом, затем вторым.

— Как говорит мой муж, морда кирпичины просит, — вздохнула она. — Но другой у меня нет, пусть этой пользуется.

— Его уже Василий Николаевич на себя взял, — сказала Лариса.

Она сидела за столом у окна, и это говорило о высоком положении в цветочной иерархии.

— Василий Николаевич не считается, — возразила Зина. — Он и на меня поглядывает. Мы с Валей замужем, остались вы с Лидой.

Только теперь я понял, что речь идет обо мне.

«Хочу в спортзал к шестиклассницам, — подумал я. — Те тоже беззастенчиво таращились на меня, но при этом молчали».

— Я старая, — сказала Лариса.

— Ой-ой-ой! — положила зеркальце на стол Зина. — Мы тут все старые. Кроме Лиды.

Та фыркнула, но ничего не сказала.

— Сашенька, — елейным тоном сказала Зина, — ты говорил, тебе рассказ надо отпечатать? Могу после работы остаться.

— Тебе муж так останется — ни в какое зеркальце не влезешь, — усмехнулась Валентина. Она в этом цветнике была самой рассудительной.

— Ладно, — вздохнула Зина, — отдаю Лиде. Слышь, Лидка? Остаешься сегодня печатать рассказ.

— Сам справлюсь, — буркнул я.

Я сильно жалел, что упомянул о рассказе в разговоре с Зиной. Скоро о нем весь институт узнает.

— Не узнает, — успокоила меня Зина. — Из этого кабинета еще ни одна тайна на волю не выползла. Правда, дядька Якуб?

Классик на стене усмехнулся, я это отчетливо увидел.

— Короче, отдаем Сашу в твое полное распоряжение, — сказала Зина.

Меня никто ни о чем не спрашивал, но, видимо, в этом и была сермяжная правда. Собственного голоса у меня еще не было.

«Стану Алесем, — решил я. — Для одних Шурик, для других Саша, а рассказы буду писать как Алесь. На Полесье тоже отправлюсь Алесем, вдруг встречу там Олесю?»

— Лида, он будет сопротивляться, — уловила мою строптивость Зина, — но ты не обращай внимания. И не таких обламывали.

Она хмыкнула. Я тоже хмыкнул. Мое настроение существенно улучшилось.

6

В экспедицию я уехал сразу после того, как сменил квартиру. Физик-аспирант с тещей из Брянска мне не мешал, но все-таки лучше жить одному. Хотя бы будет место, куда можно привести девушку, Лида уже намекала на это.

Я стал провожать ее домой, и она сказала, что квартиру надо снять где-то неподалеку.

— Не из Околицы же на работу ездить, — посмотрела она на меня своими лучистыми глазами.

И я в них утонул, что называется, с ручками и ножками и снял комнату в соседнем доме. Но в экспедицию поехал. Розы, кстати, этому были удивлены.

— Что, и шеф отпустил? — спросила Зина.

— Отпустил, — сказал я.

— А план?

— Наверстаем, — пожал я плечами.

— Лида, а ты что молчишь?

Та тоже пожала плечами.

— Вернется с деревенской училкой в обнимку, что будем делать?

Зина не на шутку встревожилась. Лида улыбалась, и это мне в ней нравилось. Дело ведь не в училках. Настоящую опасность представляли мольфарки, в крайнем случае русалки.

Уже в деревне Денисковичи выяснилось, что, кроме студенток, в моей группе еще два человека — Петр Литвин и Иван Ластович. Первый руководил фольклорной лабораторией, открытой в этом году при филфаке университета, второй — хором народной песни.

Петр был на несколько лет старше меня, мы с ним пересекались во время учебы, и то, что ему удалось пробить фольклорную лабораторию и стать в ней начальником, меня не удивляло. В свое время он работал председателем профкома университета.

А вот Ластович был легендарной личностью. Еще до войны он пешком прошел всю Белоруссию, записывая народные песни.

— Знаю, какую самогонку делают в любом районе республики, — доверительно сказал он мне. — Три бульбинки, четыре бульбинки, пять бульбинок.

— Бульбинки — это звездочки? — спросил я. — Как в коньяке?

— Коньяк первачу в подметки не годится! — махнул рукой Ластович. — Там виноград, а здесь жито. Никакого сравнения.

— Где выгоняют пять бульбинок, никому не признается, — сказал Литвин, прислушивающийся к нашему разговору. — Мы вот в Пинский район приехали. Сколько там бульбинок?

— Четыре, — усмехнулся Ластович.

— Всюду четыре! Но ведь есть места, где пять бульбинок.

— Есть, — кивнул Ластович.

— Не скажете?

— Нет.

Я вспомнил самогон бабы Зоси из Крайска.

— А две бульбинки бывают? — спросил я Ластовича.

— Гнать самогон две бульбинки — себя не уважать! — хмыкнул он.

— Да, чистая брага, — согласился с ним Петр. — Но некоторые и брагу пьют. Терпения не хватает.

— Фольклористы тоже пьют брагу? — посмотрел я на него.