Чёрный аист

Вспомнился анекдот про ключ от собора, и я невольно усмехнулся.

— Вам смешно, а меня мама до слез довела.

Я только теперь рассмотрел, что лицо Любы заплакано.

— У Петра был, — сказал я. — Выпили, закусили, песни попели. Мы же фольклористы.

— Не врите, — устало сказала Люба. — Я к нему заходила. Спит ваш Петро.

— А Ластович?

— Он с бабками пел, но вас там не было.

— Гулял по деревне, — вздохнул я. — Которая из вас первой добралась до порога у Сабины?

— Та, которая вам нравится, — тоже вздохнула Люба. — Сабина ее едва из хаты не выгнала.

— Почему? — удивился я.

— Ей вы нужны.

Я посмотрел на Любу. Мне уже не нравились ни андрейкины гадания, ни катеринкины. А больше всех Сабина. Что ей от меня нужно?

— Сабина молодыми интересуется, — усмехнулась Люба. — Она же ведьма.

— А ты?

— Я нет! — перекрестилась Люба. — Пойду спать, чуть на ногах стою. В следующий раз без меня к Сабине пойдете.

Я знал, что следующего раза не будет. Ведьмами с Полесья я был сыт по горло. О них, между прочим, еще Куприн писал. Но там была Олеся, а здесь я Алесь. Кто из нас жертва? Конечно, я.

Мы разошлись по своим комнатам.

Несмотря на глубокую ночь, сон меня не брал. Я ворочался на скрипучей кровати, размышляя о теребежовской Ульяне, здешней Сабине и о себе, любимом. При всех раскладах из колоды ведьм и гадалок я выпадал. Но так и должно быть, я всего лишь фольклорист. Впрочем, уже и из фольклористов выпал. Петрова, похоже, поняла это раньше меня, о диссертации уже не напоминает. Беспокоится одна Людмила, но у нее какой-то свой интерес. Попал в нерёт, ни взад, ни вперед… Нерёт — это верша, из которой рыбе самой не выбраться.

Был бы рядом Валера, может, присоветовал бы что-нибудь. Но и он не настоящий мольфар, сторонний наблюдатель.

А главный вопрос — хотелось ли мне пойти по стопам деда Александра. Из рассказов отца я знал, что деда убил бугай. Соседка попросила деда сводить корову в местечко, чтобы ее бык покрыл. А тут сорвался с цепи бугай и налетел на них. Дед схватил быка за рога, но уже не та сила в руках. Когда деда привезли на телеге домой, вся его спина была черной от синяков. Ночью он умер.

Валера мне поведал, что мольфары часто умирали не своей смертью. Некоторых и вовсе убивали односельчане, и они знали об этом и спокойно ждали убийц. Предначертание судьбы было для мольфаров не пустым звуком.

Так вот, дед Александр обладал сильным даром целителя, а может быть, и волхва. Видимо, кто-то его обучил варить травы и творить заговоры. Само это вряд ли приходит. Полесские ведьмы чуют во мне своего, но в наставницы не набиваются, лишь дразнят. И у меня самого тоже нет желания переступить черту…

Я не знал, какую из дорог выбрать. А выбирать надо было. Я почти физически ощущал безвозвратность убывания времени, и помочь мне в этом не мог никто.

Забылся я уже под утро.

9

К Сабине я больше не пошел.

Мои студентки занимались сбором материала по программе диалектологического атласа. Петр кочевал из одной хаты в другую, дегустируя самогон. Я составлял компанию Ластовичу, который тоже бродил из хаты в хату, будто что-то искал.

— Вчерашний день потерял! — пожаловался он мне. — Вроде те же самые полешуки вокруг — и ничего не узнаю. Старый стал.

— Дважды в одну и ту же воду в реке не войдешь, — согласился с ним я. — Течет вода.

— Сплыла за Дунай, — кивнул Ластович. — Отчего Дунай чаще всего упоминается в наших песнях?

— Прародина, — пожал я плечами. — Больше тысячи лет прошло, а мы все равно помним.

— Слухай, а какие девки у тебя хорошие! — положил мне руку на плечо Иван Петрович. — Ты вот не замечаешь, а они поглядывают.

— Старый стал, — вздохнул я.

Мы расхохотались. Мне нравилось, как смеется Ластович. Он запрокидывал голову и широко разевал рот. У меня так не получалось.

Из своей комнаты выглянула Люба. Завтра она уезжает в Брест и сейчас собирала сумку. Львиную долю в поклаже составляли сало, домашняя колбаса и сваренные вкрутую яйца.

— Смеетесь? — спросила Люба.

— А что нам еще остается? — вытаращил глаза Ластович. — Через пару дней и мы отправимся.

— Погостите еще, — сказала девушка. — Скоро Рождество.

Она легонько вздохнула. Чувствовалось, ей не хотелось уезжать в Брест. А вот нам с Ластовичем не терпится укатить в Минск.

— Домой хочется, — кивнул Иван Петрович. — Меня уже девки заждались.

— Из хора девушки? — спросил я.

— Они, — улыбнулся Ластович. — Младшей шестьдесят лет.

— Неужели в вашем хоре одни старухи? — поразился я.

— Это для тебя старухи. А для меня как в наших жартах: девка самый сок, еще шестидесяти нема.

— Пятидесяти, — поправила его Люба.

Она тоже знала наши жарты.

— Видел я по телевизору ваш хор, — сказал я. — Там полно красавиц.

— Ну, есть, — не стал упорствовать руководитель самого известного в республике хора. — Но таких, как Гэля, уже не осталось.

— Кто такая Гэля? — подскочила к нему Люба.

— В одной группе учились, после окончания уехала к вам на Полесье. Замуж вышла, все как полагается.

— Нравилась? — спросил я.