Чёрный аист

— До сих пор я ловил только густеру с сибильками, — сказал я, смакуя хариуса.

— Сибильки — это плотва? — дал мне еще один кусочек рыбы Петруха.

— Уклейка, — вздохнул я. — Несколько раз подъязок попадался, но настоящего язя в Речице на стремнине ловят. Становятся на якорь и машут удилищем с утра до вечера.

— Какая наживка?

— Горох плюс привада из каши. У каждого язятника свой секрет.

— Это понятно, — кивнул Петруха. — На хариуса я студентом на практике после второго курса вышел. Приехали в пущу — а там мать честная! Налимов руками под корягами ловили. А в песке у берега минога. Слыхал про такую?

— Нет, — помотал я головой.

— Лучшая наживка для голавля. Сажаешь вечером на перемет — утром снимаешь с крючка килограммового голавля. Они на эту миногу кидаются как ошпаренные. А хариуса можно брать и на червя, и на муху. На ручейника хорошо идет.

В Речице ручейник называется шитиком. На него всякая рыба берет, а лучше всего плотва.

— Форель на что ловите? — спросил я.

— На ту же миногу. Она хищница вроде щуки. В прошлый раз с икрой попалась. Положил икру в кружку, присолил, назавтра мировой закусон.

— Пьете водку?

— Спирт, — сказал Петруха. — Мы же биологи.

Спирт для меня был серьезным напитком. Может быть, излишне серьезным. Но даже он не мог меня остановить на пути в пущу. Я должен был там оказаться. И найти колдуна в Першае, о котором говорил Ластович.

— Налибокская пуща такая же большая, как Беловежская? — взял я в руки кружку с пивом.

— Вряд ли, — поставил кружку на стол Петруха. — Мы ее по Березине за три дня проплыли. Два хутора по дороге попались. Но пешком ее не пройдешь.

Я подумал, что пуща и должна быть непроходимой. И мне еще больше захотелось в ней оказаться, даже вот в такую февральскую вьюгу.

— В мае поедем, — сказал Петруха. — Выглянет солнце, проклюнется первая зелень, а на реке выйдет гулять хариус. Когда его много, река прямо трепещет. Он ведь серебряный, наш хариус.

Мы договорились встретиться в следующую субботу и разошлись по домам.

2

Странно, но о будущей диссертации в институте никто со мной не заговаривал. Василий Николаевич был озабочен ремонтом «Волги». Валера размышлял, с какой из Наташек ему оставаться. У всех моих роз был сонный вид, видимо, еще не проснулись перед весенним цветением.

— Какие планы на лето? — спросил я Лиду.

— Никаких, — зевнула она.

— А я на юга, — сказал я. — Сначала в Хадыженск, потом к приятелю в Сочи.

На самом деле поездка в Сочи отпадала. Саня женился на Тамаре, которая училась двумя курсами младше нас, и я догадывался, что прежняя сочинская жизнь для него закончилась. Тамара, во-первых, была минчанка, а во-вторых, дочка директора генеральского гастронома на Ленинском проспекте, того самого, где мы с Василием Николаевичем загружали в его «Волгу» ящики с портвейном «Три семерки».

Лида тоже была минчанка, и ей так же, как и Тамаре, мог не нравиться сочинский пляж.

— Мои родители с сестрой поедут в Сочи, — сказала Лида.

— А ты?

— Я с тобой, — удивленно взглянула на меня девушка.

Я понял, что мое будущее не так безоблачно, каким оно мне представлялось.

— Сначала нужно разобраться с Першаем, — вздохнул я. — Есть там одно дельце.

— Ну-ну, — хмыкнула Лида. — Пойдешь в ученые, как и все наши мужики в институте?

— А что? — остановился я.

— Будешь до старости стоять в очереди на квартиру, зарплата в два раза меньше, чем у рабочего на заводе, и раз в год выйдет статья в сборнике. Тут никакая диссертация не поможет.

Лида меня дразнила, и мне это не нравилось.

— Я рассказ написал, — пробурчал я.

— Рассказ? — покосилась на меня Лида. — Ну, что ж… Все лучше, чем диссертация. Может, и гонорар заплатят.

Мысль о гонораре до сих пор мне в голову не приходила. Я с уважением посмотрел на Лиду. Практичная девушка.

— О чем рассказ? — снова зевнула Лида.

— О жизни, — сказал я.

Рассказ назывался «В конце лета». Написал я его в Крайске. Долгие зимние вечера с тиканьем ходиков, завыванием ветра за окном и возней бабы Зоси на кухне, готовящейся гнать самогон, как нельзя лучше подходили для написания рассказа о солнечном юге. Я и написал про зеленую воду речки Пшиш, мелкую гальку под ногой на пляже и фигуру девушки, исчезающую в зыбком мареве полудня.

— Главное, чтоб не про меня, — сказала Лида. — У нас в институте некоторые пишут рассказы, но их не печатают.

Я промолчал, поскольку не знал, станут ли печатать мои рассказы. Лида, похоже, тоже осознавала скользкость этой темы.

— А я не пишу ни диссертацию, ни рассказы, — глянула она куда-то мне за спину. — Зачем?

— Чтоб остаться в институте, — хмыкнул я.

— Пока есть Василий Николаевич, останусь, — уверенно заявила Лида. — Он нас просто так любит.

— Всех? — спросил я.

— Конечно! — удивилась Лида. — Сюда знаешь сколько девиц приходило? А остались только мы.

— По какому критерию отбирал?

— Тебе об этом знать еще рано, — хмыкнула Лида.

И эта туда же! Лида становилась похожей на Ульяну и Сабину, и мне это окончательно разонравилось.

— Ты на Полесье бывала? — спросил я.

— Нет, — сказала Лида.

— И правильно, — кивнул я. — Нечего тебе там делать. В городах ведьмы тоже живут.