Чёрный ход

Дверь, изрешечённая пулями, захлопывается. Немеет, распадается, дрожит. Превращается в нефтяной насос, паровую машину, бешеную толпу нефтяников и добровольцев — сгусток ненависти, страха, растерянности:

— …законники, мать их! Чуть что, в кусты!

— Говоришь, шериф прячется? В конторе?

— …с Недом, Гансом и Джефферсоном!

— Врёшь!

— Богом клянусь! С ними ещё кто-то из углекопов…

— Так шериф за Джефферсона? Сукин сын!

— Я с ним поквитаюсь!

— Закрой свой поганый рот!

— Спляшу на виселице, а поквитаюсь…

— …и с двумя индейцами…

— Кто? Где?!

— Откуда в конторе индейцы?!

— Мэр велел арестовать. Вождя шошонов…

— По какому обвинению?

— За мошенничество. Двоих взяли под арест, третий смылся…

* * *

«Проклятье! Он в моей голове!

Я в его, то есть в своей, а он в моей, то есть… Какая разница! Я вижу, как он поджигает парней у котлована, будто нефть. Он видел, как Джефферсон вломился в контору шерифа. И сразу подлил масла в огонь! Как отключить этот адский телеграф? Воистину адский, сэр! Как? Оборвать провода, сломать аппарат?!

У мистера Пирса, должно быть, телеграф в десять раз лучше. В смысле, хуже. Да, это выматывает, истощает, лишает сил. Я поклялся бы на библии, что состарился на десяток лишних лет. Сейчас я на взводе и тахтон на взводе: предвкушает, мерзавец… Может, поэтому мы так близки, считай, одно целое: я и мой ангел, чтоб ты сдох, хранитель?

Руки трясутся. Мелкая старческая дрожь. Кожа выглядит сухой. Тёмные пятна, шелушение, короста. Год, сказал мистер Пирс. Похоже, у меня нет этого года, сэр. У меня и месяца-то нет! Всё летит паровозом под откос, трясётся нефтяным насосом…»

* * *

— Ну всё, парни. Теперь ночью жди краснокожих…

— Ты доживи до ночи! Я в город, Макса выручать…

— Макс жив? Эйб? Хью?!

— Не знаю. Они забаррикадировались в салуне.

— Джефферсон в конторе, с шерифом. Сазерленды в салуне. Где мэр?

— В мэрии, где ж ещё? Носа наружу не кажет.

— Он там один?

— С ним саквояжник и мисс Шиммер. Она Джефферсону руку отстрелила…

— Джефферсону? Вот ведь девка, огонь-девка!..

— Что ей Джефферсон? Зачем стреляла-то?!

— Чёрт её знает! Может, мэр велел?

— Мэр ей не указ…

— Заплатит, так и указ…

Площадь и нефтепромысел вертятся волчком. Накладываются, проступают одно из другого, как деревья из утреннего тумана. Быстрее, ещё быстрее! Наддай! Мелькают люди, вспышки выстрелов. Мелькают секунды, минуты, часы. Оружейную лавку Абрахама Зинника грабят трижды — всякий раз иные гости. Вымели подчистую, не тронули только патроны к шансерам, бесполезные для всех. Налётчики клятвенно заверяют старого Абрахама, что расплатятся, непременно расплатятся, и даже с лихвой, когда всё утихнет. Кто-то оставляет долговую расписку. Старик кивает, не спорит, не верит.

Возраст — это опыт.

Возраст — это опыт, только в гробу Джошуа Редман видел такой опыт! Возраст валится на плечи горным львом, рвёт клыками, глотает, давясь, твою жизнь, а опыта при этом — койот начихал, сэр!

— …теперь ночью жди угольщиков. Подтянутся, клянусь…

— Жалко стрельчиху, пропадёт. На части порвут…

— Короче, я в город…

— Эй, Малыш! А что там насчёт МакИнтайров?

— Убили…

— Я в курсе, что убили. Насчёт Освальда что решили?

— Насчёт Освальда ничего. Старшего МакИнтайра убили, отца…

— Кто?!

— Вроде, Джефферсон. А может, кто из Сазерлендов…

— Хорош брехать!

— Шальная пуля — дура. Палили почём зря…

— Джефферсон? Старика МакИнтайра? Врёшь!

— За что? У них и вражды-то не было.

— МакИнтайр обвинил Джефферсона в убийстве сына.

— Ни черта себе! Так прямо и обвинил?

— Без суда?

— …явился с ружьём, с родственниками…

— Нет, я в город. У меня семья, дети!

— Эй, кто с промысла, собирайтесь! Наших выручать…

Тают нефтяники, возвращаются горожане. МакИнтайры отступают: поначалу, как прикрытие, тащили за собой искорёженную пулями тележку, но ярдов через десять бросили. Рванули за угол ближайшего дома; на бегу огрызаются из ружей и револьверов. Огонь вялый: кончаются патроны. Кто-то падает, к нему бросаются на помощь: хватают подмышки, утаскивают из-под обстрела.

Пальба ослабевает, но не прекращается. В отдалении слышны крики: МакИнтайры сзывают подмогу. На шерифа надежды нет: закон скис, протух, завонялся.

Тают горожане, возвращаются нефтяники.

— Шериф за Джефферсона! Слыхали?

— Ну, слыхали…

— Так, может, Джефферсон прав? МакИнтайр первый начал…

— А с Освальдом он тоже прав? Прикончил мальца…

— Ты сперва докажи!

— Что тут доказывать? Отец зря мстить не станет…

— Шериф за, а мэр против!

— С чего бы это?

— А с того! Кто велел стрельчихе палить в угольщика?!

— То-то же!

— А не вздёрнуть ли нам Дрекстона? Вместе с его звездой?!

— Малыш! Что делать?

— Кто виноват?

— Куда ты?!

— Я? В город…

— А делать-то что?

— …а что хотите! Главное, держите порох сухим…

* * *

В город? Как же!

Джош выглядывает из своей собственной головы, оккупированной тахтоном, как пассажир из окна поезда. Едва нефтепромысел скрывается из виду, негодяй съезжает с разбитой дороги. Разворачивает Красотку в сторону Коул-Хоул: сейчас он подожжёт людей Джеферсона, бросит на подмогу хозяину шахты. И схлестнутся все со всеми…

Большая неудача. Орёл и решка.