Чистый четверг

— Ну слава Богу, взял, значит, отвезет, — с облегчением вздохнула мать. А может сказать сыну. Да Николай просил унести тайну с собой. Как тут быть? Кабы кто подсказал…

Мысли же голубями белыми выпорхнули на свободу и в Серебрянку…

* * *

— Варвара Степановна, чем же это так пахнет от вас? Голова кругом, — оттаптывая ноги, ведет по кругу светловолосую, безудержновеселую хозяйку дома важный директор МТС и не замечает, что жена его и Николай — муж Варвары — ничего и никого вокруг не видят. А для Николая — только воздух вечерний серебристый, только музыка непонятная и ее глаза раскосые: «Не могу я без тебя, не могу, бедуиночка ты моя, погибель нежданная…»

— Что ты говоришь, не смей. Я без тебя тоже умру. Никого не люблю, только тебя, да сожгу я тебя и сама пропаду. Знаю, что сожгу, да видно уж соломы, что горит, от пожара не уберечь…

— Директор, слышишь, директор, я твою жену люблю, — смотрит сумасшедшими глазами Николай на гостей.

— А что ж, давай меняться, мне твоя Варюшка слаще пряника медового, — смеется директор.

Как вечер прошел, солнышко-мать совестница за гору ушло, уж и не помнит Варвара Степановна. Только помнит, что испуганные гости разбежались и поползла по деревне сплетня о чуде-чудном: ушел Николай с той, с черной.

— Ой, сердце мое, лопни… А дети мои сопливые, говоришь, а от меня, говоришь, коровой пахнет? — как в бреду, раскачиваясь пытает Варвара директора.

— Голова у меня кружится, Варенька, полынью ли, ландышем ли лесным пахнешь, не пойму, а волосы какие мягкие…

— Господи, где они? — безвольно последним беспомощным движением отталкивает от себя Варвара настойчивого директора. — Пропади ты пропадом, любовь моя, никому не нужная… Замараю, затопчу, по ветру развею… Что он говорит? Что я делаю?…

Теперь понятно, почему эта стрела каленая потянулась к моему мужу: слаб директор. Не чета моему. Горе мне, горе. Ой, сойду с ума, ой, мамочки. Да что же нам делать? Да как же теперь жить. Эта еще назола на меня.

— А ничего, ничего, голубь мой, не переживай, это бывает у мужиков, не переживай, — ну как его оттолкнуть постылого в такой момент, ведь навсегда будет немужик. За что мне такое горе-то, мало своего.

Стирая свои слезы, она гладит жесткий ёжик нечужого, по странной прихоти судьбы, этого беспомощного и испуганного своей неожиданной слабостью, обычно такого уверенного человека. А как хотелось бы на него выплеснуть боль свою, крикнуть, чтобы убирался и никогда на глаза не попадался, чтобы… Да как же можно, вон он какой… еще руки на себя наложит…

— Я не знаю, Варенька, что это со мной… Так уж ты мне желанна, такой нежностью меня затопило, что и не мужик я, — ищет он защиты от себя в женщине: помоги, мол.

И женщина — праматерь проснулась и стыд развеяла, и обиду усыпила, и звезды потушила. Спасла ему веру в себя. Благодарный, потрясенный нежданным чувством, безобиднее дитя народившегося шептал:

— Не отдам я тебя никому. Не знал я, что такое женщина до тебя, поверь мне, не знал. Светлая ты моя. Кто бы мог подумать, что от материнства тело таким сладким делается… За что мне такой незаслуженный подарок… — спрятал он лицо в мягких коленях.

А у нее?

— Может утопиться? — мелькнула шальная мысль, но заплакал ребенок где-то в соседнем доме и вспыхнула далеко теплая точка — дети. Вот в чем ее спасение теперь от этой беды — перепутаницы.

— Да может и не все горе-горемычное: вину Николая на две доли разделила, не так ему горько будет просыпаться от угара этого. Одно жаль: не ждала, не гадала, что этому бедолаге дорогу перейду.

— Варенька, я деток твоих любить буду, да я их уже люблю, — шепчет в колени прирученным медведем чужой человек, зачем-то ставший родным.

— А они ведь сопливые, — не удерживается Варвара, — ты ведь брезгуешь их.

— Они часть тебя, а мне теперь никого дороже нет.

Как спать уложила, как сама после того половину себя на слезы источила и уснула под утро, как на утреннюю дойку сбегала… Все слилось в одну тоску лиловую.

Из района начальство приехало разбираться в их разврате, а она как во сне жила день за днем: кто жалеючи смотрел, бабы же некоторые вслед плевали, а директор совсем ополоумел: после дойки с цветами у коровника встречает. Вот ведь нехотя с ума свела. Все как во сне, а душа от горя сморщилась, все удары на себя принимала.

Начальнику строгому отвечала:

— Я виновата, не виноват Николай, он просто от самолюбия с ней… Я это, не слушайте его… Я с директором-то закрутила.

— Как же вам не стыдно, дети у вас, о них подумайте, а мужа вашего из партии погоним…

— Нет, милый, нет, родимый, ему из партии никак нельзя, ему уж лучше умереть, это я знаю…

Три месяца в этакой мясорубке. А тут еще тобой, Васятка, забеременела. Директор чуть только не летает от радости:

— Пусть из партии гонят, пусть все в тартарары летит, мне уж за сорок, войну прошел, а жизнь впервые меня отцом решила сделать.

— Вот такая у нас перепутаница получилась, Васенька, сыночек, ты слышишь?

— Ты что-то мне сказала, мать? — недовольно нахмурил брови Василий. — Куда значок с гербом города Львова подевался?

— Да куда ж ему деться, кому он нужен.