Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Роман изменяет окружающее его время точно так же, как архитектура поступает с пространством, поэтому он позволяет нам проводить лабораторные исследования собственной смертности – при этом в достаточно безопасных условиях. Мы прекрасно знаем, что нить нашей жизни прервется в неудачный момент: как правило, слишком быстро в нашем представлении и совершенно неожиданным для нас образом. Мы знаем, что это точно произойдет в тот миг, когда мы будем заняты делом, которое хотели бы довести до конца, каким бы оно ни было – долгий сон или же продолжительное пребывание в больнице. Я уже давно забыл, чем заканчивается «Татарская пустыня» Дино Буццати, но никогда не забуду, как умер лейтенант Ангустина: «Что ты хотел сказать, Ангустина? Ты ушел, не окончив фразу. Может, это была глупая, банальная мысль, может, выражение несбыточной надежды. А может, и этого не было»[88]. Сколько еще останется неоконченных историй, скольких персонажей мы больше не увидим на подмостках, скольких финалов мы никогда не узнаем! То, как окончится наша жизнь, – в теории, если бы она продлилась чуть дольше; как окончится жизнь наших друзей и близких, которые пережили нас; как окончатся все истории, которые длятся куда дольше нашей и за которыми мы с интересом следили – будь то чемпионат по футболу или война на Ближнем Востоке. Мы пропустим все следующие серии, все, что случится после нас в мире, – и мы ничего не можем с этим поделать. Точнее сказать, мы можем сделать всего одну вещь, пусть и весьма незначительную: создавать и посещать крошечные миры, в которых мы сами способны решать, где начало, а где конец. То есть читать романы.

Перспектива покинуть этот мир до того, как дочитаешь книгу, которую сейчас держишь в руках, временами порождает ощущение уязвимости: нам приходится признавать, что литературная лаборатория, где мы чувствовали себя хозяевами, не защищена полностью герметичной дверью и в конечном счете можно умереть даже играя в смерть. Жуть в квадрате. Можно ли как-то унять эту боль? Строго говоря, ничто не мешает нам сразу прочитать финал любой книги, за которую мы собираемся взяться, – так делал Билли Кристал в фильме «Когда Гарри встретил Салли». Заранее узнать, чем все закончится как в книге, так и в жизни, – самый простой способ снять тревогу. Но это то же самое, что выплеснуть ребенка вместе с водой, потому что тревожное ожидание и неопределенность – это то, ради чего мы пускаемся в авантюру с чтением. Иначе мы станем кем-то вроде охотников, которые шляются по пустым и безмолвным лесам повествования, находя на пути лишь останки мертвых животных и кучки обглоданных костей, или как опоссум, который притворяется мертвым, чтобы спастись от хищника и избежать роковой встречи с волком из поговорки. Однако, как ни печально, правда в том, что от них невозможно убежать и никакие уловки тут не помогут. Волки рыщут повсюду, но, по крайней мере, те, что живут на страницах книг, не могут нас убить. Если они и нападут, то лишь затем, чтобы дать нам инструменты для встречи с неизбежным будущим, своего рода «подготовку к смерти», как называл это святой Альфонсо Мария де Лигуори.

Летом 1913 года (то было последнее лето перед Первой мировой войной) Зигмунд Фрейд, глядя на прекрасные, пышно цветущие поля за городом, попытался утешить одного молодого поэта, жизнь которого омрачали и тяготили мысли о смерти. Или по крайней мере, так нам об этом рассказывает сам психоаналитик в небольшом эссе под названием «Преходящее». Тем молодым поэтом оказался Райнер Мария Рильке, и, сказать по правде, он был не так уж молод – приближался к сорокалетнему рубежу. Кроме того, их встреча, вероятнее всего, произошла в начале осени на какой-то конференции, во время перерыва и совсем не в чистом поле. Но все знают, как бывает с такими байками: они редко выносят серьезные фактологические проверки, поэтому нужно либо немного приукрасить, либо вся история потеряет свое аллегорическое очарование.

Рильке находил невыносимой мысль, что красота этого мира когда-нибудь исчезнет, что рано или поздно всему на свете суждено погибнуть. Фрейд же попытался утешить его и произнес длинную поучительную тираду в защиту бренности. Надо сказать, мне она всегда казалась низкопробной проповедью вроде тех софистических речей, с которыми обращались к Иову его мнимые друзья, посыпа́вшие голову пеплом. Он пишет: «Ценность преходящего обусловлена его редкостью во временно́м отношении. Ограничение возможности наслаждения чем-либо увеличивает его драгоценность». И далее: «Если взять цветок, цветущий всего одну-единственную ночь, то его цвет от этого не становится для нас менее великолепным»[89]. Замечательное открытие, дедушка Фрейд, но ты еще должен доказать нам следующее: если бы цветок цвел вечно, то он в конце концов показался бы нам настолько пошлым, что мы бы предпочли умереть. Его проповедь никак не всколыхнула чувства Рильке, и тот так и сидел, погруженный в свое меланхоличное отвращение к жизни – и, должен признать, не без причины.