Чрево Парижа. Радость жизни

Комиссар произнес имя Флорана, и тут, при виде матери, остановившейся на пороге спальни, молодая женщина закричала:

– Ах, негодяйка, это она! – и рванулась к ней.

Луиза исколотила бы старуху, но ее удержали и насильно закутали в шаль. Она отбивалась, говоря прерывающимся голосом:

– За кого же меня принимают!.. Этот Флоран никогда не входил сюда, в комнату. Слышите? Между нами ничего не было. Меня стараются оклеветать в квартале, но пусть мне скажут прямо в лицо – тогда вы увидите! Пускай меня посадят потом в тюрьму, мне все равно… Вот еще, какой-то Флоран, не нашла я лучше его! Да я могу выйти замуж за кого вздумаю, так что они лопнут от зависти, эти бабы, которые вас подослали.

Поток слов успокоил ее. Злоба Луизы обратилась против Флорана, который был причиной всего происходившего. Она сказала комиссару, оправдываясь:

– Я ровно ничего не знала, сударь. Он прикидывался таким смиренным, он обманывал нас. Правда, я не хотела слушать разные сплетни, люди так злы… Он приходил давать уроки моему сынишке и тотчас же уходил. Я его кормила, посылала ему в подарок прекрасную рыбу – вот и все. Ну нет, благодарю покорно, теперь я не позволю больше дурачить себя из-за своей доброты.

– Но он, должно быть, давал вам на хранение бумаги? – спросил комиссар.

– Нет, клянусь вам, нет… Ведь мне-то все равно, я вам сейчас бы отдала эти бумаги; приятно ли, сами посудите, что вы перерыли у нас весь дом… Да бросьте же наконец, полно вам шарить!

Полицейские осмотрели каждую вещь и захотели войти в маленькую комнату, где спал Мюш. Разбуженный шумом, ребенок ревел благим матом, вообразив, что пришли его убивать.

– Это комната мальчика, – сказала Нормандка, отворив дверь.

Мюш, совсем голый, бросился на шею матери. Она его утешила и уложила в постель. Полицейские почти тотчас же вышли из комнаты Мюша, и комиссар уже собирался уходить, когда ребенок, еще весь в слезах, шепнул на ухо матери:

– Они заберут мои тетради… Не давай им моих тетрадей.

– Ах, правда, – воскликнула Нормандка, – тут есть тетрадки!.. Постойте, господа, я вам отдам; тогда вы убедитесь, что я ими не дорожу… Вот, в них вы найдете записи, сделанные его рукой. Пускай его хоть повесят – мне наплевать.

Она подала тетради Мюша и прописи. Но мальчик, обозлившись, вскочил и стал царапать мать, которая снова уложила его шлепком; тогда он принялся выть. В самый разгар этой суматохи на пороге комнаты, вытянув шею, показалась мадемуазель Саже. Она вошла, так как все двери были настежь открыты, и предложила свои услуги старухе Мегюден. Старая дева смотрела и слушала, жалея бедных женщин, за которых некому заступиться. Между тем комиссар с серьезным видом просматривал прописи. Читая слова «тиранически», «свободоубийство», «антиконституционный», «революционный», он хмурил брови. Дойдя до фразы: «Когда наступит время, виновный будет низвергнут», комиссар, слегка хлопнув по бумагам, сказал:

– Это очень важно, очень важно!

Комиссар передал тетради одному из полицейских, и все ушли. Клер, еще не выходившая из своей комнаты, отворила дверь и посмотрела вслед этим людям. Потом она пришла в спальню сестры, где не появлялась уже целый год. Мадемуазель Саже очень дружелюбно разговаривала с Нормандкой: она жалела ее, запахивала шаль у нее на груди и с соболезнующим видом выслушивала признания торговки, вызванные гневом.

– Ты ужасно подлая, – сказала Клер, становясь против сестры.

Та вскочила, страшная от ярости, уронив на пол шаль.

– А, ты шпионишь? – закричала она. – Повтори-ка, что ты сказала!

– Ты ужасно подлая, – повторила девушка еще более оскорбительным тоном.

Тогда Нормандка с размаху дала Клер пощечину, а та страшно побледнела и, бросившись на сестру, вцепилась ногтями ей в шею. Они боролись с минуту, вырывая друг у друга волосы, стараясь друг друга задушить. Младшая, несмотря на свою хрупкость, с нечеловеческой силой толкнула старшую, так что обе они покатились к шкафу, стекло которого разлетелось вдребезги. Мюш рыдал; старуха Мегюден кричала мадемуазель Саже, чтобы та помогла ей разнять дерущихся. Но Клер освободилась, твердя:

– Подлая, подлая… Я сейчас его предупрежу, несчастного, – ведь ты его предала.

Мать заслонила перед Клер дверь; Нормандка бросилась на нее сзади; с помощью мадемуазель Саже они втолкнули втроем девушку в ее комнату и, несмотря на отчаянное сопротивление, заперли на ключ, повернув его на два оборота. Она колотила в дверь ногами, все ломала у себя. Затем стало слышно лишь ожесточенное царапанье по штукатурке: Клер выковыривала дверные петли острием ножниц.

– Ведь если бы у нее был нож, она бы меня убила, – сказала Нормандка, разыскивая платье, чтобы одеться. – Вот увидите, она плохо кончит из-за зависти… Главное, чтобы ей не отворяли двери: она взбунтует против нас весь квартал.