Чрево Парижа. Радость жизни

– О, господин Лебигр не захочет больше на нее и смотреть.

Мадемуазель Саже пожала плечами и сказала:

– Вы его совсем не знаете. Ему на это наплевать. Этот человек умеет обделывать свои делишки, а Нормандка богата. Через два месяца они сойдутся, вот увидите. Старуха Мегюден уже давно налаживает свадьбу.

– А все же, – продолжала торговка маслом, – полицейский комиссар застал ее в постели с Флораном.

– Да нет же, я вам этого не говорила… Сухопарый верзила успел улизнуть. Я была там, когда осматривали постель. Комиссар ощупывал ее руками. Там были две впадины, еще совсем теплые. – Старуха перевела дух и продолжала с негодованием: – Но знаете ли, больнее всего было мне слышать те ужасы, которым обучал этот негодяй маленького Мюша. Нет, вы не можете себе представить… Их была целая книга.

– Что за ужасы? – спросила с любопытством Сарьетта.

– Да почем я знаю! Сальности, непристойности. Комиссар сказал, что этого достаточно, чтобы его повесить… Этот человек – чудовище. Развращать ребенка – слыханное ли дело? Конечно, из Мюша не выйдет большого проку, но все-таки это не причина, чтобы делать из мальчика бунтовщика, не правда ли?

– Ну конечно, – согласились собеседницы.

– Но теперь уже всем этим шашням и козням будет положен конец. Помните, как я вам говорила: «У этих Кеню творится неладное и пахнет чем-то скверным!» Теперь вы сами видите, какое у меня хорошее чутье. Слава богу, квартал вздохнет немного свободнее. Тут требовалась хорошая чистка; ведь, честное слово, дело дошло бы до того, что стали бы резать людей среди бела дня. Просто житья никому не было. Одни сплетни, ссоры, убийства, и все из-за одного человека, из-за этого Флорана… Вот теперь красавица Лиза и красавица Нормандка помирились; это очень хорошо с их стороны; они должны были так поступить ради общего спокойствия. Остальное все пойдет благополучно, вот увидите… Посмотрите, вон бедный господин Кеню смеется…

Действительно, Кеню опять стоял на тротуаре, чуть не вылезая из своего белого передника, и шутил с молоденькой служанкой госпожи Табуро. В то утро колбасник был очень игрив и стиснул руки овернке так, что та вскрикнула, а он засиял от удовольствия. Лиза всячески старалась заманить его на кухню. От нетерпения она прохаживалась по колбасной, боясь, что Флоран сейчас придет, и стремилась отозвать мужа во избежание встречи братьев.

– Как она волнуется! – сказала мадемуазель Саже. – Бедный господин Кеню ничего не знает. Смеется, как невинный младенец!.. А ведь госпожа Табуро сказала, что поссорится с Кеню, если те по-прежнему будут ронять свое достоинство, связываясь с этим Флораном.

– А пока что они пользуются наследством, – заметила госпожа Лекёр.

– Э нет, моя милая, он забрал свою долю.

– Правда?.. Откуда вы знаете?

– Ну вот еще, это видно, – ответила старуха после некоторого колебания, не найдя другого доказательства. – Он взял даже больше своей доли. Кеню потеряли несколько тысяч франков… У людей порочных деньги не держатся… Ах, вы, пожалуй, не знаете: ведь у него была еще другая любовница…

– Это меня не удивляет, – перебила Сарьетта, – тощие мужчины – бедовый народ.

– Да, и представьте себе, женщина-то вдобавок немолодая. Знаете, если мужчина повадится, то он ничем не брезгует… Помните госпожу Верлак, жену бывшего надзирателя? Да вы ее отлично знаете, такая дама с желтым лицом…

Но тетка с племянницей не дали ей договорить. Это невозможно, госпожа Верлак препротивная. Тут мадемуазель Саже вспылила:

– Да говорят же вам; неужели я стану врать?.. Улики налицо: у Флорана нашли письма этой женщины, целую пачку писем, в которых она просила у него денег, по десяти, по двадцати франков зараз. Кажется, ясно… Они вдвоем и уморили муженька.

Старая дева убедила Сарьетту и госпожу Лекёр. Но их терпение истощилось. Они уже больше часа дожидались на улице и говорили, что у них, пожалуй, обкрадывают за это время ларьки на рынке. Тогда мадемуазель Саже удерживала их какой-нибудь новой историей. Флоран не мог убежать, он сейчас вернется; а это так интересно – увидеть, как его арестуют. И она описывала мельчайшие подробности устроенной засады, между тем как торговка молочными продуктами и фруктовщица продолжали рассматривать дом сверху донизу, наблюдая за каждым отверстием и ожидая, что вот-вот из всех щелей покажутся кепи полицейских. Но спокойный и тихий дом блаженно нежился на утреннем солнышке.

– Ну кто бы мог сказать, что он битком набит полицией! – прошептала госпожа Лекёр.

– Они наверху, в мансарде, – объясняла старуха. – Видите, они оставили окно, как оно было… Ах! Взгляните, кажется, один притаился на балконе за гранатовым деревцем.

Женщины вытянули шеи, но ничего не увидели.

– Нет, это тень, – сказала Сарьетта. – Даже занавески и те не колеблются. Должно быть, полицейские засели в комнате и не шелохнутся.

В эту минуту они увидели Гавара – он выходил из павильона морской рыбы; лицо у него было очень озабоченное. Кумушки молча переглянулись; глаза у них блестели. Они приблизились друг к другу и стояли навытяжку в своих обвисших юбках. Торговец живностью подошел к ним.