Чрево Парижа. Радость жизни

Но вот они открыли один из шкафов, стоявший против окна, между камином и кроватью. У четырех женщин вырвался вздох. На средней полке лежало около десяти тысяч франков золотом, которые были методически расставлены маленькими столбиками. Гавар, благоразумно поместивший свое состояние у нотариуса, хранил эту сумму про запас на тот случай, когда «все полетит вверх дном». Он торжественно говорил, что держит наготове свое пожертвование на дело революции. Торговец продал некоторые ценные бумаги и каждый вечер испытывал особое наслаждение при взгляде на свои десять тысяч франков. Он любовался ими, находя, что у них особенно задорный вид, как у настоящих мятежников. Ночью ему снилось, будто в шкафу сражаются; он слышал там ружейные выстрелы, грохот катящихся камней, вырытых из мостовой, громкие голоса, торжествующие возгласы – это его деньги вступали в оппозицию.

Сарьетта рванулась к ним с радостным криком.

– Руки прочь, девчонка, – сказала госпожа Лекёр хриплым голосом.

В отблеске золота она казалась еще желтее обычного. Лицо ее было в пятнах разлившейся желчи, глаза воспалены от болезни печени, которая незаметно ее подтачивала. Мадемуазель Саже приподнималась на цыпочки за спиной торговки, не помня себя от восхищения, заглядывая в самую глубь шкафа. Госпожа Леонс, в свою очередь, встала, ворча сквозь зубы.

– Дядя велел мне все взять, – прямо заявила Сарьетта.

– Значит, я, ходившая за этим человеком, ничего не получу? – воскликнула привратница.

Госпожа Лекёр задыхалась; она оттолкнула их обеих и уцепилась за шкаф, твердя:

– Это мое добро; я его ближайшая родственница, а вы обе воровки, слышите!.. Я, скорей, выброшу все за окошко.

Наступило молчание, в продолжение которого все четыре женщины подозрительно посматривали одна на другую. Фуляровый платок Сарьетты окончательно развязался. Видна была ее грудь, восхитительно полная жизни; ее губы стали влажными; ноздри порозовели. Госпожа Лекёр стала еще более мрачной при виде ее, такой прекрасной, возбужденной желанием.

– Послушай, – сказала она совершенно глухим голосом, – не драться же нам… Ты его племянница, я согласна поделиться с тобой… Станем по очереди брать по столбику.

Они отстранили двух других. Тетка начала первая. Столбик червонцев исчез в складках ее юбок. Затем Сарьетта в свою очередь взяла столбик. Они наблюдали друг за другом и готовы были ударить одна другую по рукам. Их пальцы поочередно вытягивались: одни – ужасные, узловатые, другие – беленькие, мягкие как шелк. Женщины набивали себе карманы, Когда остался только один столбик, фруктовщица не захотела, чтобы он перешел к тетке, потому что та начала брать первая. Молодая женщина внезапно разделила червонцы между мадемуазель Саже и госпожой Леонс, которые, лихорадочно топчась на месте, смотрели, как родственницы Гавара загребают золото.

– Благодарю покорно, – проворчала привратница, – ай да наградили! Пятьдесят франков за то, что я нежила его грудным чайком да бульоном. А он-то уверял, что у него нет родных, старый подлипала!

Прежде чем запереть шкаф, госпожа Лекёр вздумала осмотреть его сверху донизу. В нем лежали всевозможные политические книги, запрещенные к ввозу из-за границы: памфлеты из Брюсселя, иностранные карикатуры, поднимавшие на смех императора. Одно из величайших наслаждений Гавара состояло в том, чтобы запираться время от времени с кем-нибудь из своих друзей и показывать им эти компрометирующие вещи.

– Он мне велел непременно сжечь бумаги, – заявила Сарьетта.

– Ну вот еще, у нас нет огня, это было бы слишком долго… Я чутьем слышу полицию; надо убираться, – возразила ей госпожа Лекёр.

И все четверо ушли. Не успели женщины спуститься вниз, как пришла полиция. Госпожа Леонс должна была снова подняться, чтобы проводить этих господ; остальные женщины, съежившись, поспешно выскочили на улицу. Они быстро шли гуськом; тетку и племянницу стесняла тяжесть их полных карманов. На улице Рамбюто Сарьетта, шедшая впереди, обернулась и сказала с нежным смехом:

– Оно бьет меня по бедрам.

Госпожа Лекёр отпустила сальность, и женщины рассмеялись. Они с наслаждением чувствовали тяжесть, которая оттягивала им юбки; это золото прикасалось к ним, словно разгоряченные, ласкающие руки. Мадемуазель Саже держала пятьдесят франков в зажатой руке. Старуха была серьезна и строила планы, как бы ей вытянуть еще что-нибудь из толстых карманов, за которыми она шла теперь следом. Когда они дошли до угла рыбного ряда, мадемуазель Саже воскликнула:

– Постойте, мы вернулись как раз вовремя: сейчас заберут Флорана!