Чрево Парижа. Радость жизни

И действительно, Флоран возвращался после своего долгого странствования. Он переоделся у себя в конторе и приступил к своим обычным обязанностям – стал медленно прохаживаться вдоль проходов, наблюдая, как моют прилавки. Ему казалось, что на него как-то странно посматривают; рыбные торговки перешептывались, когда он проходил мимо, и лицемерно опускали глаза. Флоран подумал, что ему готовится какая-нибудь новая неприятность. С некоторых пор эти ужасные толстые женщины ни одного утра не оставляли его в покое. Но когда он проходил мимо ларька Мегюденов, он с удивлением услыхал слащавый голос старухи, которая сказала ему:

– Господин Флоран, вас сейчас тут спрашивали – какой-то пожилой господин. Он пошел к вам на квартиру и ждет вас.

Старая торговка, рассевшаяся на стуле, наслаждалась, произнося эти слова, утонченной местью, так что все ее громадное тело трепетало. Флоран, однако, не поверил и оглянулся на красавицу Нормандку. Та, совершенно примирившись с матерью, открывала кран, хлопала рукой по рыбам и, казалось, ничего не слышала.

– Вы уверены в этом? – переспросил надзиратель.

– Ну да, уверена. Правда, Луиза? – продолжала старуха более резким голосом.

Флоран подумал, что к нему, должно быть, пришли по важным политическим делам, и решил подняться к себе. Он собирался уже выйти из павильона, но машинально обернулся и заметил, что красавица Нормандка следит за ним глазами и лицо ее очень серьезно. Он прошел мимо трех кумушек.

– Вы заметили? – прошептала мадемуазель Саже. – Колбасная-то пуста! Красавица Лиза не такая женщина, чтобы компрометировать себя.

Это была правда. Колбасная опустела. Фасад дома по-прежнему был залит солнечным светом и сохранял свой блаженный вид почтенного жилища, честно греющего себе брюхо на утреннем солнышке. Вверху, на балконе, гранатовое деревцо было все в цвету. Переходя мостовую, Флоран дружески кивнул Логру с Либигром, которые, казалось, вышли подышать свежим воздухом на порог винного погребка. Они улыбнулись ему. Флоран собирался войти в дом, как вдруг ему померещилось в конце темного и узкого входа бледное лицо Огюста; оно мелькнуло и сейчас же исчезло. Тогда он вернулся и заглянул в колбасную, чтобы удостовериться, не ожидает ли его здесь пожилой господин. Но Флоран увидел только Мутона, сидевшего на деревянной колоде; кот смотрел на вошедшего своими большими желтыми глазами, жирный подбородок у него отвис, а усы недоверчиво топорщились. Когда же Флоран решил войти в дом, в глубине колбасной, из-за занавески на стеклянной двери, показалось лицо красавицы Лизы.

Рыбный ряд притих. Громадные животы и груди сдерживали дыхание, ожидая, когда надзиратель скроется из виду. Потом все пришло в движение: бюсты выпятились, животы готовы были лопнуть от злорадного хохота. Проделка удалась вполне. Старуха Мегюден тряслась от беззвучного смеха, точно полный мех, который опоражнивают. Ее выдумка насчет пожилого господина облетела весь рынок и казалась женщинам необыкновенно потешной. Наконец-то сухопарого верзилу сцапают и он не будет торчать у всех на виду со своей противной рожей и глазами каторжника. Торговки желали ему доброго пути в надежде, что к ним назначат теперь надзирателем красивого мужчину. Они перебегали от одного прилавка к другому и готовы были плясать вокруг каменных столов, как вырвавшиеся на свободу девчонки. Красавица Нормандка смотрела на это ликование выпрямившись, боясь пошевельнуться, чтобы не заплакать; она положила руки на большого ската, желая унять лихорадочную дрожь.

– Посмотрите-ка на этих негодяек Мегюден, – сказала госпожа Лекёр, – как они стараются отделаться от своего приятеля, ведь он теперь промотался до последнего су.

– Ну так что же? Они правы, – возразила мадемуазель Саже. – Кроме того, моя милая, не пора ли кончить грызню!.. Ведь вы получили свое. Дайте и другим привести в порядок свои делишки.

– Смеются одни только старухи, – заметила Сарьетта. – Нормандка не очень-то весела.

Между тем, придя в свою комнату, Флоран отдался в руки полиции, точно покорная овца. Полицейские грубо кинулись на него, ожидая, вероятно, отчаянного сопротивления. Он кротко попросил их оставить ему руки на свободе. Затем, пока люди укладывали его бумаги, красные шарфы, ручные перевязи и значки, он присел. Эта развязка, по-видимому, не удивляла Флорана; она была для него облегчением, хотя он не хотел себе в этом признаться. Он страдал при мысли о той ненависти, которая завлекла его в эту комнату. Он вспомнил бледное лицо Огюста, опущенные носы рыбных торговок, слова старухи Мегюден, молчание Нормандки, пустую колбасную; он говорил себе, что рынок был сообщником, весь квартал выдал его. К Флорану как бы подступила слякоть этих грязных улиц.

Когда среди круглых женских лиц, промелькнувших перед ним с быстротой молнии, он представил себе Кеню, сердце у него сжалось смертельной тоской.

– Ну, пойдемте вниз, – грубо сказал полицейский.