Чрево Парижа. Радость жизни

– Он получил наследство, – возразил Кеню, которому стало больно выслушивать обвинения против Флорана.

Лиза выпрямилась, как будто слова мужа ошеломили ее. Гнев ее прошел.

– Ты прав, у него наследство… Счет вон в том ящике. Но ведь твой брат сам от него отказался; помнишь, ты был при этом? Уже одно это доказывает, что он безмозглый и непорядочный человек. Если бы у него была хоть капля ума в голове, он давно бы пустил эти деньги в оборот… Мне очень бы хотелось избавиться от них: это нас развязало бы… Я уже два раза заговаривала с ним, но он и слышать не хочет… Тебе следовало бы уговорить его взять свой капитал… Попытайся завести с ним разговор об этом, хорошо?

Кеню проворчал что-то в ответ. Лиза не стала настаивать, сделав, по ее мнению, все, что предписывала ей честность.

– Нет, Флоран не похож на других, – начала она снова. – Как хочешь, а на него нельзя положиться! Я это говорю, потому что так пришлось к слову… Я не слежу за его поведением, которое и без того вызывает в квартале много сплетен. Пусть он у нас столуется, пусть живет и всех стесняет, – с этим еще можно примириться. Но я ему не позволю втягивать нас в политику. Если он будет по-прежнему набивать тебе голову разными пустяками, если он навлечет на нас хоть малейшее подозрение, говорю тебе заранее, я разделаюсь с ним без дальнейших рассуждений… Так вот, имей в виду, я тебя предупредила!

Флоран был осужден. Лизе действительно пришлось сделать усилие, чтобы не отвести душу взрывом негодования, чтобы не излить всю злобу, накипевшую у нее на сердце. Деверь оскорблял все ее инстинкты, возмущал ее, пугал – она стала поистине несчастной. Потом она прибавила, понизив голос:

– Человек, у которого бывали самые мерзкие приключения, человек, не сумевший обзавестись даже собственным домом… О, я понимаю, что он жаждет кровопролития. Ну и пускай в него стреляют, если ему это угодно; но пусть он не отнимает порядочных людей у семьи… К тому же он мне не нравится, вот и все! Вечером за столом от него несет рыбой. Это портит мне аппетит. А ему все равно; он ест преисправно, да хоть бы пища, по крайней мере, шла ему впрок! Несчастный не в состоянии даже пополнеть – до такой степени его грызет злоба.

Лиза подошла к окну и увидела Флорана. Он переходил улицу Рамбюто, направляясь на рынок. В то утро был обильный привоз морской рыбы: рыбные корзины отливали серебром, на торгах стоял гул. Колбасница следила взглядом за острыми плечами деверя, вступавшего в атмосферу Центрального рынка с его терпкими запахами: Флоран сгорбил спину, ощущая приступы тошноты, от которой у него мучительно болели виски. И во взгляде, которым Лиза провожала его, была видна воинственная решимость женщины, заранее торжествующей победу.

Когда она обернулась, Кеню вставал с постели. В одной рубашке, утопая босыми ногами в мягком гарусном ковре, еще теплый от сна под пуховой периной, он был, однако, бледен, потому что разлад между братом и женой огорчал его. Но Лиза подарила мужу одну из своих чарующих улыбок, и он был глубоко тронут, когда она подала ему носки.

IV

Маржолена нашли на рынке Дезинносан в куче капусты, под громадным белым кочаном: один из больших отогнутых листьев скрывал румяное личико спящего ребенка. Так никогда и не узнали, чья гнусная рука положила его туда. Он был уже довольно большим мальчишкой, лет двух или трех, очень толстым, жизнерадостным, но глуповатым; он едва лепетал и умел только улыбаться. Когда одна из зеленщиц нашла его под большим белым кочаном, она так громко вскрикнула от неожиданности, что все соседки сбежались на ее крик и были удивлены находке; а крошка, одетый в платьице и завернутый в обрывки одеяла, протягивал меж тем ручонки. Он не мог объяснить, кто его мать, и только смотрел вокруг удивленными глазами, прижимаясь к плечу толстой торговки требушиной, взявшей его на руки. До самого вечера найденыш развлекал весь рынок. Он успокоился и ел хлеб с маслом, улыбаясь всем женщинам. Сначала толстая торговка требушиной оставила его у себя; затем он перекочевал к соседке; месяц спустя мальчик поселился у третьей. Когда у него спрашивали: «Где твоя мама?» – он делал восхитительный жест, обводя кругом рукою и указывая на всех торговок разом. Он стал приемышем Центрального рынка, бегал, цепляясь за юбку то одной, то другой женщины, находил всегда местечко на чьей-нибудь кровати и ел почти у всех. Одет он был во что Бог послал, но зато в дырявых карманах у него всегда звенели медяки. Красивая рыжая девушка, торговавшая лекарственными травами, ни с того ни с сего прозвала мальчика Маржоленом[6].