Чрево Парижа. Радость жизни

Самым любимым местом их экскурсий было полотно подземной железной дороги. Предполагалось подвести пути к различным станциям; некоторые участки этой линии были проложены под крытыми проходами, отделяя подвалы каждого павильона; а на всех перекрестках были даже установлены готовые для использования вращающиеся платформы. Кадина с Маржоленом отыскали в толстой дубовой загородке, преграждавшей доступ к дороге, одну неплотно пригнанную доску и сделали ее подвижной, что дало им возможность входить туда без помехи. Здесь они были отделены от мира и беспрерывного топота Парижа вверху, на площадке рынка. Проходы и пустынные галереи, по которым шло полотно железной дороги, были испещрены пятнами света, проникавшего сквозь отверстия в сводах, защищенных чугунной решеткой; в темных глубинах проходов горел газ. Маржолен и Кадина прогуливались тут, точно в собственном замке, уверенные, что никто их не потревожит, радуясь гулкой тишине, тусклым проблескам света, молчанию подземелья, где их любовь подростков-зубоскалов проникалась трепетом мелодрамы. Из соседних погребов до них доносились сквозь толстые доски всякого рода запахи: приторный запах овощей, терпкий запах морской рыбы, вонь сыров, живая теплота птицы. То были беспрерывные питательные волны, которые парочка вдыхала между поцелуями, подолгу лежа в темном алькове поперек рельсов. А ясными ночами, при свете утренней зари, Маржолен с Кадиной карабкались на крыши, влезали по крутым лестницам башенок на углах павильонов. Вверху простирались цинковые поля, аллеи, площади, целая гористая область, где они были полными хозяевами. Они обходили кругом четырехугольные крыши павильонов, прогуливались по продолговатым кровлям крытых проходов, поднимались и спускались по склонам, блуждали без конца. Когда им надоедали низменности, они взбирались еще выше, отважно лазали по висячим железным лестницам, где юбки Кадины развевались, словно флаги. Подростки бегали по второму этажу кровель под открытым небом. Над ними были теперь одни звезды. Из глубины гулкого рынка до них долетали страшные раскаты, грохот и шум, гул отдаленной грозы, рокочущей по ночам. На этой высоте утренний ветер разгонял тлетворные миазмы, зловонное дыхание пробуждающейся рыночной торговли. При наступлении рассвета Маржолен и Кадина миловались у края водосточных труб, точно вольные пташки, расшалившиеся под черепицами. Утренняя заря заливала их алым светом, и они становились совсем розовыми. Кадина смеялась, и ее грудь отливала муаром, точно шея голубки. Маржолен наклонялся, чтобы заглянуть в еще темные улицы, ухватившись руками за край цинковой крыши, точно уцепившийся лапками вяхирь. Когда молодые люди сходили на землю, освежившись на вольном воздухе, улыбаясь, как влюбленные, выходящие в измятой одежде из густой ржи, они говорили, что возвращаются из деревни.