Чрево Парижа. Радость жизни

Кадина и Маржолен нашли еще один приют, где им удобно было спать вдвоем, – подвал павильона с птицей. Им очень не хотелось расставаться с милой привычкой, с ощущением приятного тепла, с обыкновением засыпать, прижавшись друг к другу. Возле столов, где режут птицу, стояли большие корзины с перьями, в которых Маржолену с Кадиной было очень привольно. Как только смеркалось, они спускались вниз и проводили там целый вечер в тепле, наслаждаясь мягкостью своего ложа, утопая с головой в нежном пуху. Обыкновенно дети тащили свою корзину подальше от газового фонаря. Они были одни среди крепких запахов птицы и не спали из-за беспрестанного пения петухов в темноте. Они смеялись, обнимали друг друга в порыве глубокой привязанности, не зная, как ее проявить. Маржолен был очень туп. Кадина колотила его, беспричинно сердясь на своего товарища. Эта уличная девчонка умела расшевелить мальчика своей удалью. Мало-помалу они многому научились, лежа в корзинах с перьями. То была игра. Петухи и куры, спавшие рядом, могли поспорить с ними в невинности.

Впоследствии Маржолен с Кадиной наполнили громадный Центральный рынок своей беспечной любовью. Они жили как счастливые, предоставленные инстинкту молодые зверьки, удовлетворяя свои желания среди груд снеди, где эти ребятишки выросли, подобно растениям из плоти. В шестнадцать лет Кадина была отчаянной девчонкой, смуглой уличной цыганкой, большой обжорой и очень чувственной. Восемнадцатилетний Маржолен был уже тучным подростком с порядочным брюшком; он стоял на самой низкой ступени умственного развития и жил только чувствами. Молоденькая девушка часто не ночевала дома, проводя ночи с Маржоленом в подвале живности, а на следующее утро, дерзко смеясь в глаза тетушке Шантмесс, увертывалась от половой щетки, с которой та гонялась за ней по комнате, ударяя по чему попало. Старухе никогда не удавалось отдуть негодницу, насмехавшуюся над ней с невообразимой наглостью. Кадина заявляла, что не спала потому, что хотела посмотреть, не растут ли у луны рога. Что касается Маржолена, то он бродяжничал по ночам, когда с ним не было Кадины, проводил время со сторожами, охранявшими павильоны, спал на мешках, на ящиках, в первом попавшемся углу. И вот оба они не покидали больше рынка. Он сделался их птичником, конюшней, огромными яслями, где они спали, любили друг друга, жили на необъятном ложе из мяса, овощей и масла.

Но у них сохранилась особенная привязанность к большим корзинам с перьями. Маржолен и Кадина проводили в них ночи любви. Перья не были рассортированы. Тут лежали длинные черные индюшечьи перья и гусиные, белые и глянцевитые; при каждом движении подростков, проводивших в корзинах ночь, перья щекотали их за ушами. Маржолен и Кадина погружались в утиный пух, как в вату; легкие куриные перышки, золотистые и пестренькие, взлетали при каждом их вздохе, точно мухи, жужжащие на солнце. Зимою им служил ложем и пурпур фазанов, и серый пепел жаворонков, и крапчатый шелк перепелов, куропаток и дроздов. Перышки еще хранили в себе жизнь и, застревая случайно на губах проказников, приносили с собой трепет крыльев, теплый запах гнезда. Перья представлялись Маржолену и Кадине широкой спиной птицы, на которую они ложились и которая уносила их, упоенных, в объятиях друг друга. Поутру Маржолен отыскивал Кадину, опустившуюся на дно корзины, засыпанную перьями, точно снегом. Кадина поднималась растрепанная, отряхивалась, выходила из пухового облака со спутанными волосами, где непременно торчал султан из петушиных перьев.

Маржолен и Кадина нашли еще одно отрадное убежище – в павильоне оптовой продажи масла, яиц и сыра. Там каждое утро воздвигались целые стены из пустых корзин. Подростки пролезали туда, проделывали в этой подвижной стене отверстие, прорывали себе укромный уголок. Затем, устроив среди груды корзин комнатку, Маржолен и Кадина укрывались в ней, поставив вынутую корзину на прежнее место. Тут они были у себя дома, у них было жилище, где они могли обниматься безнаказанно. Мысль, что лишь тонкие перегородки из ивовых прутьев отделяют их от рыночной толпы, громкий говор которой они слышали вокруг себя, давала им повод глумиться над всеми. Часто проказники фыркали от смеха, когда прохожие останавливались в двух шагах, не подозревая об их присутствии. Они проделывали нечто вроде крепостных бойниц и смело припадали к ним глазами. Когда созревали вишни, Кадина ловко стреляла косточками в нос всем проходившим мимо старухам; это тем более потешало подростков, что опешившие женщины оглядывались растерянно по сторонам, не догадываясь, откуда летел град вишневых косточек. Шалуны бродили также в глубине подвалов, зная там наперечет все темные ямы, и умели пролезать сквозь наглухо запертые решетки.