Что я натворила?

— Нам ничего не разрешили взять из дома, ничего. Об этом ты знаешь? Они забрали мой компьютер, фотографии, телефон, одежду, все. Все, что у меня когда-либо было, все, что я знал, было уничтожено. Мой дом стал местом преступления, и преступление, которое было совершено, не было кражей со взломом или разбойным нападением, это было убийство. Отца убил не какой-то безымянный преступник, а моя собственная мать. Ты! Я потерял школу, друзей, имущество, дом, родителей, все! Я потерял всю свою гребаную жизнь. Ты хоть примерно представляешь себе, каково мне было? И что еще хуже, не какой-то там незнакомец это со мной сделал, а моя собственная мать! Все это отняла у меня, у нас… Ты… Ты!

Доминик уже не сдерживал слез, и Кейт почувствовала странную легкость, словно то, что ее сын плакал, как-то могло облегчить его страдания.

Она нагнулась через стол — всего лишь пара дюймов, но для нее и ее сына это расстояние казалось световыми годами. Кейт взяла большую ладонь Доминика и положила на свою ладонь. Она почувствовала, как кончики его пальцев согнулись; такое незначительное движение, но сколько смысла оно имело для нее. Они сидели в тишине. Наконец Доминик перестал всхлипывать и задышал ровно. Для этого разговора у них было очень много времени. Когда Доминик заговорил снова, его голос стал спокойнее, тише.

— Ты сделала это с нами, мама. Я виню не только тебя, папа тоже хорош. Вы оба лгали, оба превратили все наше существование, все наше детство в одну большую ложь.

Кейт вспомнила мучительные слова Лидии, на том конце провода, за много миль отсюда: «Вся моя жизнь и люди, которым я доверяла, — это все оказалось притворством».

Но Доминик не желал останавливаться.

— Я вспоминаю те времена, когда мы сидели за столом, папа шутил и болтал, а ты улыбалась, жаря на сковороде чертов бекон; всего за час до… И кто из вас был более искусным актером, мама? Не уверен. Я знаю, что это начал папа, обращаясь с тобой, как с дерьмом. Но закончила-то все ты, и я не могу решить, что хуже. Тебе-то хорошо, ты снова стала Кейт Гавье. А я так не могу, не могу стать Кейт Гавье. Я по-прежнему Доминик Брукер. Я представляюсь и вижу, как мои новые знакомые обдумывают услышанное, пытаясь понять, почему это имя знакомо… И затем их глаза расширяются, когда они понимают, с кем имеют дело. Ах да, Брукер. Отпрыск подонка по имени Марк и психички по имени Кэтрин. А ты еще спрашиваешь, есть ли у меня девушка? Как ты сама-то думаешь? Интересно, как бы выглядело тогда знакомство с родителями? Да у меня шансов никаких нет, черт подери.

— Прости, Дом, — ответила Кэтрин, словно на автопилоте.

— А потом ты исчезла. Сначала в тюрьму, а затем сюда. Занялась проблемами других, чтобы не пришлось иметь дело с собственными детьми. Как будто нас с Лиди больше нет.

— Дом, вы с твоей сестрой всегда значили для меня больше всего на свете; вы были единственным в моей жизни, что действительно имеет значение. Вы — та причина, по которой я продолжаю жить. Я люблю тебя и Лидию больше, чем ты можешь себе представить, намного больше. Я от тебя не пряталась! Я тебя ждала. Каждую минуту каждого дня и с каждым вдохом я думаю о том, как могла бы увидеть тебя, или быть рядом с тобой, или связаться с тобой, не причинив тебе еще больше боли…

Он снова прервал ее:

— Я думаю о той ночи, мама. Я много о ней думаю. Хотел бы не думать. Мы были в соседней комнате; совсем рядом! Всего в нескольких метрах от того, что происходило. А ты казалась такой беззаботной. Помнится, ты шутила, забавлялась. Так я рассказал полицейским. И все это время папа лежал мертвым на кровати… Да я точно знаю — он хотел, чтобы я помог ему, держу пари, папа чувствовал себя испуганным и одиноким. Интересно, звал ли он меня на помощь, мам. Звал? Не могу поверить, что в это время я спал, мама, и в голове у меня были глупости вроде барбекю и Эмили Грант, пока ты…

— О, дорогой… Дом. Не стоит. Нет никакого смысла; это ничем хорошим не кончится.

— Ты думаешь?..

Его сарказм был почти явным.

— Я перестал крепко спать — с тех пор, как это все произошло. Теперь я всегда держу ухо востро — вдруг кто-то позовет меня, вдруг меня позовет папа…

Кейт потерла глаза.

— Мне жаль, Дом. Я действительно, действительно сожалею о той ужасной боли, что причинила тебе и Лиди, и однажды мы обо всем этом поговорим, но не сегодня. Не сегодня, Дом. Я хочу, чтобы ты знал — я всегда думала прежде всего о вас. Я…

Кейт так и не закончила. Кухонная дверь с грохотом ударилась о стену, отчего женщина и ее сын подпрыгнули.

В проеме стоял Родни Моррис, опершись на распахнутую дверь. Он примчался с пляжа на нереальной скорости и теперь задыхался, лицо его покраснело, а лоб был залит потом. Другая рука лежала у него на груди, прижимая что-то похожее на кучу одежды. На пальце болталась связка ключей.

Кейт встала со стула, выпустив из рук ладонь Доминика.

— Родни! Что случилось? Что происходит? — спросила она.