Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Все мысли Мария-Анны были о сыне и о том, или тех, кто пытался его отравить. Её память то и дело пронзали слова Гуго о том что её сына убивали или по крайней мере заставляли страдать из-за неё и она, скрепя сердце, соглашалась с этим. Она всё больше склонялась к мысли что всё это какой-то гигантский заговор, что принца хотели убить чтобы лишить престол наследника и таким образом ослабить её власть. Но при этом его хотели не просто убить в одночасье, а заставить долго страдать перед этим, видимо, как полагала Мария-Анна, чтобы отомстить ей с особой изощренностью. Глухая ледяная злоба холодным огнем выжигала ей душу, и Мария-Анна сходила с ума, не зная на кого обратить эту злобу. Каждый день, чуть ли не каждый час она с нетерпение ожидала вестей из Консержера от Рене Согье. При этом Роберта она теперь берегла как зеницу ока. Она переселила его в комнаты смежные со своей спальней, в качестве стражи выделила ему половину своих протикторов, сопровождающих его на каждом шагу, и пищу он теперь принимал только с ней. И всякую пищу, что попадала в тарелку принца, теперь в обязательном порядке, прямо в королевской трапезной зале, на глазах Марии-Анны и Роберта, пробовали двое особых работников кухни, назначенных отведывателями кушаний. Все встречи принца Мария-Анна также тщательно контролировала, допуская к нему только самых избранных. По сути, кроме неё самой, это были только протикторы, Луиза Бонарте и Антуан де Сорбон. Роберт, несколько утомленный и озадаченный столь рьяной опекой со стороны матери, очень обрадовался встречи с Первой фрейлиной. Мальчик и девушка любили друг друга как брат и сестра, с удовольствием играли в игры и без умолку болтали обо всё на свете, вдохновленные тем что им в их маленькой компании не нужно притворяться, блюсти придворные формальности, задумываться об условностях их положения в обществе, помнить об интригах внутренней жизни дворца и т.п. Им было по-настоящему легко друг с другом. Луиза, помимо всего прочего, рассказала принцу и о том, что люди из Судебного ведомства забрали многих из его ближайшего окружения и с искренним негодованием поведала ему о том как волокли мэтра Дорэ по полу и как разбили лицо почтенному Корнелию. Ошеломленный Роберт позже за ужином высказал Марии-Анне своё возмущение тем произволом что творили люди графа Согье и потребовал объяснений за что так обошлись с Корнелием, Дорэ и остальными. Мария-Анна, выдержав долгую паузу, спокойно ответила, что это политические вопросы и они его пока не касаются. Затем, вечером, она спросила Луизу не она ли рассказала принцу о Корнелии и прочих. Луиза легко признала это, не считая себя в чем-то виноватой и мужественно готовясь к наказанию. Мария-Анна задумчиво глядела на девушку, легко барабаня пальчиками по лакированной столешнице. А потом, всё также спокойно, попросила Луизу впредь постараться не рассказывать принцу того что его может огорчить. Ребенку, перенесшему недавно тяжелую болезнь, это совершенно ни к чему. "В конце концов, сударыня, вы на десять лет старше его, так соблаговолите и вести себя на десять лет мудрее".

Спокойствие королевы показалось Луизе странным. И не ей одной. Кардинал Равалле, канцлер Макрон, маркиз Ле Гарди и остальные недавние посетители королевы также с удивлением отмечали про себя как легко, спокойно, бесстрастно Мария-Анна соглашалась на все их просьбы, даже те что вроде бы граничили почти с дерзостью. Это им представлялось необычным. Но Марии-Анне просто не было сейчас никакого дела до всех этих людей. И её спокойствие не было спокойствием безмятежности, спокойствием умиротворенного счастливого человека. Скорее это была сосредоточенность тигрицы перед прыжком на жертву. Глухая ярость ледяным пламенем ровно и монотонно пылала в её душе и Мария-Анна знала, что без малейших колебаний зальёт все этажи прекрасного Фонтен-Ри кровью, как только узнает чья именно кровь эта должна быть. И если вдруг окажется что в отравлении Роберта хоть каким-то образом замешаны, допустим, всемогущий кардинал Равалле или всесильный канцлер де Макрон, то и их кровь будет литься к её ногам также легко и скоро как и кровь любого другого смертного. Она чувствовала свою решимость также как её кожа ощущала холодный ночной воздух. У неё не было никаких сомнений. А то что сейчас все эти вельможи суетливо выгадывали себе какие-то преференции в деле строительства нового флота её не волновало, ей было не до этого, она сражалась за сына. А когда она победит в этом сражении, тогда она вернется ко всем этим вопросам и посмотрит на них более внимательно.