Что мне сказать тебе, Мария-Анна

– Ваша Светлость, Мария-Анна де Савойе!

Мария-Анна уже не обращала внимания на новые оскорбления.

Но когда она вошла в роскошную Ореховую залу, обшитую изящными резными темно-бордовыми панелями из орешника, украшенную множеством зеркал и великолепных картин, ей стало ясно что главное унижение впереди.

Герцог Майеннский восседал на внушительном кресле, отделанном серебром и слоновой костью, а больше ничего для сидения в помещении не было. Она и Олаф прошли несколько шагов вперед по направлению к хозяину замка и остановились. Мария-Анна оглянулась. Она увидела, что створки высоких дверей наглухо закрылись, отрезая пятерых протикторов от своей повелительницы. Андрэ Мостин остался в Ореховой зале, замерев у самых дверей.

Королева снова поглядела на герцога. Тот, облаченный в пышный, расшитый блестящими нитями наряд, с увесистой золотой цепью на которой сверкала череда бриллиантовых медальонов, с двумя яркими лентами через грудь, на которых держались внушительные драгоценные знаки Великого ловчего, сидел, гордо выпрямив спину и держа левую руку на эфесе, упертой в пол, широкой массивной шпаги, и недобро взирал на свою непрошенную гостью.

Мария-Анна сделала еще пару шагов к нему и остановилась. Он сидел перед ней, а она стояла перед ним. Он буквально плевал ей в лицо, создав эту ситуацию. Но Мария-Анна глядела на него спокойно, словно бы даже задумчиво.

– Вы кажется заняли моё место, герцог, – сказала она вполне добродушно.

– Нет. Мы все на своих местах. Я герцог, ты графиня.

– Ясно.

Она внимательно разглядывала его лицо. Набрякшие отвратительные мешки под глазами, сами глаза, тусклые, с пожелтевшей склерой, с навечно застывшей в них злобой и желчью, крупный нос с широкими ноздрями, из которых так омерзительно торчали пучки волосков, обвисшие, как у индюка, складки кожи под подбородком, неприятные багровые прожилки, проступающие на старческой пятнистой истончившейся коже. "Господи, какое чудовище", со злорадством подумала прекрасная Мария-Анна, "Глупое чудовище".

Она обернулась к своему протиктору.

– Олаф, принеси мне что-то на чём можно сидеть.

Громадный норманн развернулся и направился к двери. Возле двери на его пути стоял Андрэ Мостин. Олаф остановился и тяжелым мрачным взглядом поглядел на высокого худого мужчину в яркой ливрее, обтягивающих панталонах и пропахшего душистой водой. Андрэ лихорадочно размышлял стоит ли ему препятствовать норманну, но в конце концов вняв голосу здравого смысла, помощник герцога отступил.

Олаф вернулся с большим белоснежным стулом с мягкой обивкой и поставил его возле королевы.

Мария-Анна опустилась на него и, не спуская глаз с Филиппа дю Тьерона, твердо сказала:

– А теперь я хотела бы остаться с герцогом наедине.

Никто не шелохнулся.

– Вы боитесь остаться со мной наедине? – Усмехнулась Мария-Анна. – Даже с этой вашей большой шпагой?

Филипп дю Тьерон поднял глаза на своего помощника и слегка качнул головой.

– Но, Ваша Светлость! – Взволнованно произнес он.

– Ступайте, Андрэ, – хмуро сказал герцог.

Мария-Анна повернулась к Олафу и очень пристально взглянув ему в глаза, словно пытаясь дать ему некий знак, сделала жест рукой чтобы он уходил.

Секретарь герцога и протиктор вышли из Ореховой залы. Тяжелые двери закрылись.

Мария-Анна посмотрела в глаза Великого ловчего.

– Знаешь, никогда не могла понять почему отец Джона сделал тебя канцлером. И почему сам Джон не выгнал тебя в шею. Ведь ты же непроходимо глуп.

Старик посмотрел на неё исподлобья и проговорил:

– Я тоже никогда не мог понять почему Джон выбрал тебя. Кроме твоей дешевой смазливости в тебе нет ничего. Ты просто обычная алчная, завистливая, примитивная девка, мечтавшая только о том чтобы ей поклонялись как богине.

Мария-Анна усмехнулась.

– Лишнее доказательство твоей глупости.