Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Королева вошла под навес. Здесь были какие-то люди, несколько мужчин, трое женщин, две молодых и одна пожилая. Все в каких-то старомодных нелепо пышных нарядах, ярких украшениях, лентах, париках. Видимо готовились участвовать в некой пьесе о жизни высшего света. Но Мария-Анна и не пыталась вникнуть в окружающее, она и лица-то едва различала, охваченная негодованием и яростью.

– Кто хозяин этого балагана? – Громко потребовала она, надменно оглядывая присутствующих.

Но никто не спешил ей ответить. Сейчас она была случайным прохожим с улицы, обычной женщиной, которая судя по её тону слегка не в себе. Но актеры и актрисы бродячего театра народ бывалый и повидали всякого на своём веку, а потому взирали на незнакомку спокойно, может с некоторым любопытством, ибо умели ценить прекрасное, а кое-кто и насмешливо.

Мария-Анна, стараясь совладать с голосом, чтобы он не дрожал от гнева, повторила:

– Кто директор труппы я спрашиваю? Или может это одна из тех обезьян что кривляется сейчас на сцене?

Вперед выдвинулся один из мужчин, привлекая внимание королевы. Он был примерно её роста, то есть невысок, весьма дороден и обильно бородат. На макушке зияла солидная плешь. Он был наряжен в костюм разбойника с увесистой чрезмерно широкой саблей и тремя гротескно-внушительными кинжалами на поясе.

– По-видимому, сударыня, именно я тот кто вам нужен. Я не ответил вам сразу лишь по причине того, что был слегка ошеломлен той горячностью, с которой вы вопрошали обо мне. – "Разбойник" плотоядно усмехнулся. – Смею ли я предположить, сударыня, что вы одна из моих поклонниц?

Мария-Анна с презрением поглядела на этого, по её мнению, "недоумка". Его игривый тон взбесил её еще больше.

– Как ты посмел, негодяй, показывать эту мерзость?!

– О чем именно вы говорите, сударыня? – Всё еще вполне спокойно и насмешливо спросил он.

– Я говорю о твоих обезьянах и свиньях на сцене!

– О, сударыня, это называется сатира. Са-ти-ра. Древний и, позвольте заметить, один из самых трудных жанров театрального ремесла. Конечно, не всякому дано его понять. – Он едва заметно поклонился в сторону Марии-Анны. – Это требует определенной работы ума и проницательности, требует умения видеть завуалированную суть вещей, а не хватать то что на поверхности. Так что ничего страшного если истинный смысл этого представления ускользнул от вас. Не стоит расстраиваться по этому поводу и так казниться. Далее мы собираемся сыграть более легковесную пьесу, где всё достаточно очевидно. И если вы окажете нам честь быть нашим зрителем, я полагаю вы без труда сможете понять всё что хотел сказать автор и получить удовольствие от увиденного.

Марии-Анне в её нынешнем состоянии и правда потребовалось некоторая работа ума чтобы понять что над ней издеваются. Ей это было так непривычно и невероятно, что она отказывалась в это верить. У неё перехватило дыхание от обиды и возмущения. Какая-то букашка, клоп, вошь плешивая стоит и нахально скалится ей в лицо. Ей хотелось затопать ногами и закричать, что она королева, государыня, повелительница этой страны и она раздавит, уничтожит, превратит его в прах. Но голос разума всё же пробился сквозь пелену злости и Мария-Анна не стала топать и кричать.

– Жалкий комедиант, шут, фигляр, скоморох, – процедила она ледяным тоном, пылая своими прекрасными глазами. И чуть подумав всё же добавила: – вошь плешивая.

Но "вошь плешивую" ничуть не устрашил ни ледяной тон, ни грозный огонь серых глаз.

– Сударыня, я не понимаю причину вашего негодования. – Всё с той же утонченно-насмешливой интонацией сказал директор труппы. – Не соблаговолите ли объяснить?

Другие актеры и актрисы, увлеченные этой темпераментной беседой, подошли ближе. И хотя им было очевидно, что эта женщина явно не из бедняков, вилланов или городских ремесленников, она не казалась им достаточно важной или знатной персоной чтобы увидеть в ней какую-то угрозу для себя. Скорее она виделась им вздорной глупой особой и они испытывали к ней тоже иронично-насмешливо-снисходительное отношение что и их руководитель. Да и кроме того, в отличии от многих в этой стране, они всё же были вольными бродягами, людьми особой породы, давно привыкшими к резким поворотам Фортуны, и потому милость или немилость сильных мира сего заботила их не сильно. Сегодня ты на вершине, а завтра в придорожной канаве. Презрение, проклятия, пренебрежение, уничижение, нищету и тяжелые невзгоды вечного бездомья и вечной дороги они переносили также стойко и спокойно, а зачастую и с юмором, как и восторг, обожание, рукоплескание, щедрые вознаграждения, роскошь и даже настоящее богатство, если уж действительно повезёт. Да, они были особыми людьми, дорога и сцена приучила их к переменчивости жизни, к непостоянству всего что есть в этом мире.