Что мне сказать тебе, Мария-Анна

– И какой же я должен сделать вывод, сударыня, из этой странной и немного гротескной тирады? Кого же вижу я перед собой?

Но Мария-Анна, словно потеряв к нему интерес, повернулась к Ольмерику.

– Вы только представьте, лейтенант, – сказала она, – вот это волосатое существо до вашего прихода издевалось надо мной.

И она многозначительно посмотрела в глаза протиктора, словно просила его о чем-то. И тот кажется понял.

– Значит оно должно умереть, Ваше Величество. Желаете, чтоб это сделал я?

Мария-Анна чуть улыбнулась ему.

– Нет, лейтенант, слишком большая честь для этого шута горохового умереть от руки моего протиктора. Это сделает какой-нибудь здоровенный толстый отвратительный потный палач. И причем сделает это в Бонбеке, этого негодяя не повезут на Гревскую площадь, палач задушит его веревкой прямо в камере без всяких виселиц, сэкономив казне 10 ливров.

– Как прикажете, Ваше Величество, – смиренно ответил Ольмерик и даже склонился, чего обычно не делал.

– Да, кстати, – королева обернулась к актерам и актрисам, которые теперь выглядели совсем уж как-то невесело. – Я также прикажу графу Согье схватить всех кто будет рядом с Жаном Булине по прозвищу Мантилла, всех его товарищей и соучастников. Исключения сделают только для ваших милых обезьянок и свинюшек. – Она улыбнулась мужчинам и женщинам. – Так что хорошенько подумайте, господа лицедеи, стоит ли вам оставаться рядом с этим человеком.

После этого королева вышла из-под навеса, оставив труппу Жана Булине и его самого в полной растерянности.

36.

Где-то сразу после полудня Мария-Анна попридержала молодого белого жеребца и заставила его перейти на шаг.

Королева утомилась от скачки и проголодалась. Однако она решила не устраивать привала, а перекусить прямо в седле.

Сейчас они ехали по очень живописной местности. Справа вдаль плавными линиями уходили бесконечные виноградники, слева же высились ровные аккуратные ряды платанов, за которыми бесшумно текла маленькая речушка в нежном обрамлении зелени и луговых цветов. Белая утрамбованная, наверно еще из времен римских легионеров, дорога отделялась от виноградников замшелой выщербленной кирпичной оградой не более метра в высоту. Воздух был напоен легким терпко-свежим запахом цветущего винограда с некоторыми древесными нотками и теплыми ароматами маленьких цветов. Невероятная умиротворенность и какое-то почти эллинское безвременье царили здесь.

Ольмерик, достав из подседельной суммы снедь, передал её королеве.

Мария-Анна жадно впивалась своими зубками в сочную розовую ветчину, сдобренную гвоздикой и мускатным орехом и аппетитно хрустела гренками, поджаренными на чистейшем гусином жиру. Чувство насыщения приятной волной проходило по её телу и она с улыбкой глядела на протиктора, который из соображений этикета не стал прикасаться к пище.

После утоления острого голода, женщину потянуло разговаривать разговоры.

Из фляги протянутой Ольмериком она сделала несколько глотков приятного сладкого вина и, вернув ему сосуд, спросила:

– Скажите, лейтенант, а на что похожа жизнь на вашей родине?

– Ни на что не похожа. Она и есть настоящая жизнь.

– То есть по-твоему наша жизнь здесь не настоящая?

Протиктор пожал плечами.

– Да какая это жизнь. Одни из вас просто бояться жить, другие только собираются жить после смерти, третьи называют жизнью жалкое прозябание в каменных мешках за толстыми стенами и тяжелыми дверями.

– А у вас как?

– А у нас жизнь каждый божий день. Мы живём среди льда и огня и знаем, что смерть стоит у нас за левым плечом. Наши глаза видят горизонт, а кожа чувствует ветер. Мы едим вкусную пищу, когда она есть, а ни когда положено. Мы веселимся и пьём вино, когда нам весело и когда есть вино. И если мы кого-то любим, то мы не играем в какие-то дурацкие игры, мы приходим к нему и остаемся рядом. Если это женщина мы занимаемся с ней любовью, а если это мужчина, мы с ним, спиною к спине, прикрываем друг друга в бою. А если мы кого-то ненавидим, то не прячем это в себе, не проклинаем его шёпотом под одеялом, не грозим ему из дали, мы приходим к нему и убиваем его. Или он убивает нас, но мы не в обиде. И наши боги не скрываются от нас на небе и им не нужны какие-то громадные глупые здания куда людей сгоняют как овец. Они живут рядом с нами и сидят у наших костров. И никакие жирные плешивые монахи не поучают нас как нам жить, не читают нам нравоучений из пыльных заплесневелых книжонок.

– Почему же тогда ты служишь мне, здесь, а не живешь там, на среди вашего огня и льда? – Спросила Мария-Анна чуть обиженным тоном.

Она обратила внимание что Ольмерик забывает добавлять "моя госпожа", но сейчас её это никак не задевало и она легко забыла об этом.

Мужчина посмотрел на неё и веско сказал:

– Потому что клятва превыше всего. Я поклялся служить Вальрингам, поклялся своими богами, своей честью и своим мечом. И я буду делать это до последнего вздоха. На свете нет более мерзкой падали чем клятвопреступник. Такую мразь презирают все и во всех мирах. Лучше взять пилу и медленно отпиливать себе ноги, чем нарушить клятву.