Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 года

В письме, изучаемом в его зримости (рукописном), Барт выделяет присущую ему дуальность, согласно которой оно воспринимается как вербальное (состоящее из читаемых знаков) или как пространственно зримое (как следы, оставленные на поверхности бумаги). Способность письма делаться зримым как таковое, например в семиографиях Андре Массона или в набросках Сая Твомбли, – это способность отвоевывать у читаемости письма его другое качество – зримость:

…Для того чтобы письмо проявилось в своем истинном смысле (а не в инструментальном), необходимо, чтобы оно было нечитаемым: семиограф (Массон) умышленно, властно вырабатывает нечто нечитаемое: он отделяет импульс письма от воображаемого коммуникации (читаемости). К тому же стремится и Текст. Но в то время как написанный текст должен все время как-то выбиваться из явно значащей субстанции (слов), семиография Массона, исходящая непосредственно из незначащей практики (живописи), с ходу осуществляет утопию Текста (II, 1598).

Утопия Текста состоит в том, что значение разряжено, а первичной ценностью является незначимость его материала, у которого больше нет установленной условной связи с означаемым. Такая разрядка открывает возможность проективных смыслов, в счастливой шаткости недостоверных – и в некотором роде тщетных – интерпретаций зримого. Итак, это место без места, распахнутое пространство, открытое для проекции, для различных перспектив, куда оно будет вписываться в стороне и вдали от символического значения, условного и однозначного, всегда уже зафиксированного.

Похвала Массону фактически связана с критикой форм западного дискурса и господства логоса, обрекающего на слепоту к формам чувственного. Сближаясь с Деррида[302], который изобличал доминирование западного логоцентризма, показывая могущество буквы, граммы, которая работает над смыслом, Барт отмечает доминирование вербального не над написанной буквой и смыслом, который она активизирует в написанном слове, а над буквой начертанной, признаком работы тела:

В наших интересах верить, полагать, подтверждать научно, что письмо не более чем «транскрипция» произносимой речи, инструмент инструмента, цепочка, на протяжении которой исчезает тело (II, 1598).

Тело-гарант

Между тем тело остается главным признаком инаковости и, в более общем плане, фигурой внеположности в творчестве Барта; тело есть гарант и единичности, и дистанции: «мое тело никогда не будет твоим» (III, 1042). Это скорее вздох сожаления, нежели счастливое утверждение перед лицом неподражаемого творчества Твомбли, здесь констатируется разделенность, неустранимая дизъюнкция смотрящего и образа, как его понимает Барт – или скорее как он его принимает, решает его для себя, – как присущей взгляду истины. Сила зримого, рассматриваемого как производимое телом, в данном случае в живописи, заключается в том, чтобы отторгать читаемое.

Так же и рисование, которым занимается сам автор, противоположно читаемому письму и дает «утешение возможностью создать нечто такое, что не попадает напрямую в ловушку языка, в ответственность, фатально связанную с каждой фразой: своего рода невинность, из которой, в сущности, письмо меня исключает» (III, 821).

Барт подвергает суду язык, изобличая его как «ловушку» и побеждая его невинностью начертанного: символическое[303] языка с его авторитарностью и ответственностью для того, кто его производит, уступает здесь место воображаемому. В терминах Пирса это значит, что указатель, или индекс, берет верх над символом, удаляемым при чтении знака: отвергается значение условное, установленное, авторитарное. Таким образом, выработка смысла усложняется: зримое означающее, дублирующее свое символическое означаемое (значение слова) воображаемым означаемым (следами нечитаемого и неповторимого чужого тела), подчиняется тому же принципу, что и отношение к образу, которое осложнено положением смотрящего в пространстве, помещающем их в со-присутствие, на взаимной дистанции друг от друга.