Что скрывает снег

(– В комнате очень тесно, не более двух свободных шагов в ширину и пяти в длину. Инженер упал и с размаху ударился точно виском о спинку кровати. Она у них высокая, точно столбик, и весьма острая. Вагнер тотчас же начал биться на полу, как будто при падучей. Кровь потекла… А я вовсе не знал, что делать! Поднял ему голову, пытался перевязать своей рубахой – больше ничего на ум не пришло. Принес воды… Но ему стало совсем худо, он закатил глаза и стал синеть… А потом и вовсе затих. Я так перепугался, что и не знал, что делать…)

Сняв с головы Вагнера рубаху, Чувашевский затолкал ее под кровать.

(– Это довольно глупо, не находите?

– Да. Но тогда мне не приходили такие мысли…

– Вы сами ее сложили?

– Запамятовал).

Затем, надев одну из рубах умершего, взятую в его гардеробе, Чувашевский замотал капитана в простынь и волоком вытащил на двор. Как и большинство горожан, Вагнеры держали в хозяйстве мелкую тележку. Учитель положил туда тело и вывез за околицу – а оттуда и прямо в лес.

(– Я покажу вам, где именно я его положил и скрыл опавшей листвой)

Жили Вагнеры на отшибе, и путешествие Чувашевского не привлекло внимания горожан.

С тех пор учитель ежедневно молился, надеясь вымолить прощение за свой грех.

– Я виновен, без сомнения. Если бы я не явился к инженеру в тот день, он бы до сей пор был жив. Я – убийца, и вы это выяснили, господа. Но я и впрямь не ведаю о том, кто убил госпожу Вагнер! И, тем более, о том, кто напал на меня. И я никогда не посещал то проклятое заведение кроме единого злополучного раза! А капитан Вагнер… Он ведь сам вынудил меня пойти на грех, и притом – оболгал в том письме, о котором я и не знал. Не имелось ему никакого донесения… Все отец Георгий сказал. Что касается прежней моей истории, она – дело прошлого. Я давно и полностью пересмотрел свои взгляды, взял новую фамилию, начал другую жизнь. Нынче я полностью поддерживаю государя, – завершил Чувашевский свой рассказ, и неожиданно запел глубоким красивым голосом: – Боже, царя храни! Сильный, державный – царствуй на славу нам, царствуй на страх врагам, царь православный…

Ершов взглянул на учителя с некой завистью, покусывая кончик пера. Он давно перестал делать записи, и теперь не то слушал, не то о чем-то размышлял.

Деникин же схватился руками за свой бледный лоб и принялся раскачиваться на стуле.

– Если так, то что же тогда произошло с остальными?

***

– Я же сказал тебе: не трогай эти пузырьки, бери те. Никак не уразумеешь? Или и впрямь уморить кого хочешь?

– Да боже избавь! Прости, прости дуру, барын… Больше так делать не стану, вот ей-богу!

– Эээх… Сколько можно повторять – не зови меня так, Павлина. Я доктор. Доктор!

– Да, дохтор.

– Док-тор. Раздвигай губы шире…

– Дох-тор.

Александра зажимала рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Она вернулась домой сразу же после того, как призналась во всем отцу. Больше не имелось резона прятаться, а то, что произошло с ней, в любом случае бы открылось. Оставалось только одно: идти по улицам, гордо подняв голову и делая вид, что не замечаешь обидных едких слов, брошенных вслед.

С тех пор она вместе с Марусей с самого утра приходила навещать отца, принося с собой домашнюю еду – неровню той, что можно отведать в лечебнице, а еще – и несомненную радость.

Видя ее, архитектор отвлекался о мыслей о своей страшной травме, которые принимались грызть, едва дочь скрывалась за порогом.

Как теперь жить?

С тех пор, как доктор разрешил Миллеру вставать, он пытался заново учиться вещам, которые прежде казались столь привычными. Застегнуть рубаху, надеть сапог… Все вокруг стало непредставляемо сложным.

– Наберитесь терпения, архитектор. Не все за раз. Ничего, пройдет время – и вы станете так же ловко со всем управляться, как и прежде. Помяните мое слово! – без устали твердил Черноконь, но верилось с трудом.

Когда Александра уходила, к архитектору часто забегала девочка. По ее словам – дочь той хмурой и плохо пахнущей женщины, что поступила к доктору в помощницы. По виду – сущий ангел, русоволосый и голубоглазый. Она напоминала Миллеру Шурочку – ту чистую девочку, которой она была в таком же возрасте в далекие и счастливые годы.

Если Александра читала отцу его любимые книги Эмиля Золя, то юная Варвара рассказывала собственные истории.