Что случилось прошлой ночью

Костяшки пальцев уже кровоточат, но я продолжаю бить по стене. Никто не пытается остановить меня. Никто не пытается меня успокоить. И я не хочу, чтобы меня успокаивали. Продолжаю кричать, пока крики не переходят в рыдания, и, выбившись из сил, падаю на пол – как скомканный листок бумаги, без раздумий отброшенный в сторону.

– Наоми?

Открываю глаза, но веки воспалились и набухли. Не знаю, как долго я так просидела, но поднимаю глаза и вижу Дженнинга и Уокера, которые терпеливо ждут, возвышаясь надо мной.

– Где Оливия? – хрипло спрашиваю я, ощущая боль в горле.

– Я здесь, Наоми. – Она выглядывает из-за спины Уокера. – Не хотите попить воды? Вам следует попить воды.

Она опускается на колени рядом со мной и протягивает мне маленький пластиковый стаканчик. Дрожащей рукой я подношу его ко рту, и Оливия придерживает стаканчик, наклоняя вперед, чтобы мне было удобнее пить. Я с благодарностью делаю глоток.

Мой разум и тело оцепенели. Что бы сейчас ни случилось, я этого не почувствую. Не испытаю боли. Такое впечатление, будто каждый нерв в теле утратил чувствительность. Не так давно я сгорала от боли и гнева, но сейчас… Не ощущаю ничего. Вообще ничего.

– Мне теперь предъявят обвинение?

– Да, – отвечает Дженнинг. – Нам нужно отвести вас к стойке регистрации.

Я киваю, не в силах ответить никаким другим способом.

Оцепенелая, я иду за ними, низко опустив голову, по лабиринту коридоров к стойке регистрации. И с каждым шагом я думаю только о Фрейе.

– Не могли бы вы встать здесь, пожалуйста? – говорит Уокер, указывая на место у стойки.

Делаю шаг вперед, широко расставляю ноги, чтобы принять устойчивое положение, насколько это возможно, и готовлюсь услышать перечень своих преступлений. Дженнинг и Уокер останавливаются по обе стороны от меня.

К нам подходит Оливия.

– Вы в порядке? – шепчет она, сжимая мое плечо. Тушь размазалась у нее под нижними ресницами, коротко стриженные волосы, которые были так шикарно и гладко уложены, когда я впервые увидела ее, теперь растрепаны. Вряд ли Оливия понимала, что ее ждет, когда ответила на ночной звонок и приехала в полицейский участок.

Я киваю ей и поворачиваюсь обратно к полицейскому, сидящему по другую сторону стойки за компьютером. Это он сейчас предъявит мне обвинение.

– Наоми Уильямс, вы обвиняетесь в преступлениях, связанных с воспрепятствованием законному погребению и искажением хода правосудия, – перечисляет он тусклым, монотонным голосом, словно читает наименования товаров в списке покупок. – Детали этих преступлений заключаются в том, что с двадцатого ноября этого года вы скрывали смерть своей дочери Фрейи Уильямс и ввели полицию в заблуждение, заявив о пропаже человека. Вы хотите что-то сказать в ответ на предъявленные обвинения?

Я качаю головой. Что тут скажешь?

– Наоми Уильямс, – продолжает полицейский за стойкой, – вы заключены под стражу, поскольку у нас есть серьезные основания полагать, что вы не явитесь на заседание суда, если вас выпустят под залог. Вас проводят в камеру, и завтра вы будете доставлены в мировой суд на первое слушание по вашему делу.

– Постойте… я не сбегу. Обещаю. Пожалуйста, можно мне вернуться домой? – Мой взгляд лихорадочно перебегает с одного полицейского на другого и останавливается на Дженнинге – единственном, кто не отворачивается от отчаянной мольбы в моих глазах.

– Поверьте, Наоми, мы делаем это не для того, чтобы наказать вас, – говорит он. – Но я знаю, как сильно вы не хотите терять своего ребенка. И мы не можем рисковать тем, что вы скроетесь.

Женщина-полицейский обходит стойку и берет меня за локоть. Оливия делает шаг ко мне.

– Наоми, увидимся завтра утром, хорошо? – говорит она. – В мировом суде. И я загляну к вам в камеру.

Безучастно киваю. Я не в состоянии ничего чувствовать или даже понять, что мне следует чувствовать. Я – призрак. Ничего более.

Женщина подталкивает меня локтем, и мои ноги приходят в движение. Шаг, еще шаг. Левой, правой. Левой, правой. Хлопает дверь. Оглядываюсь и замечаю, что меня больше не держат за локоть. Я нахожусь в камере, и дверь закрыта. Твердый металл. Непробиваемый. Медленно поворачиваюсь: эта камера точно такая же, как та, в которой я была раньше, за исключением того, что лишенный крышки унитаз из поцарапанного металла находится в противоположном углу. И кровать стоит у противоположной стены. Словно картинку перевернули.

И я тоже – перевернутая картинка. Все такая же, какой была вчера в это время. Но совершенно другая. Прошлой ночью я говорила Эйдену, что люблю его. Просила его вернуться ко мне и нашему ребенку. Он тоже признался мне в любви. И, возможно, он действительно меня любит. Но этого недостаточно. Никогда не было достаточно, чтобы доверить мне нашего ребенка. Никогда не было достаточно, чтобы подумать обо мне, а не о себе.

А еще есть Хелен. Вчера она была лишь женщиной, которая забрала моего мужа. Лучшей подругой, которая предала меня. А теперь выяснилось, что, если б не она и ее показания против Эйдена, во всем обвинили бы меня. И все бы поверили, что я убила Фрейю. Даже я сама.