Что случилось прошлой ночью

– Вглядитесь в ее лицо: видели ли вы этого ребенка за последние сорок восемь часов? Поделитесь ее снимком в социальных сетях, держите ухо востро, и если у вас есть какая-либо информация о девочке, пожалуйста, позвоните на выделенную линию, которая отображается на экране. Теперь предоставляю слово ее родителям.

Дженнинг откидывается на спинку стула, и Эйден поднимает брови, глядя на меня. Я слегка поворачиваю голову слева направо, движение почти незаметное. Он понимающе кивает и смотрит на море журналистов. Вспышки камер напоминают автоматные очереди.

– Мы с Наоми хотели бы поблагодарить всех полицейских, которые в настоящее время прочесывают местность в поисках нашей дочери. – Эйден смотрит на меня, и я добродушно улыбаюсь. Не знаю, что делать с лицом. Каждое незначительное движение кажется излишне подчеркнутым, словно кто-то смотрит на меня под микроскопом. Моргание век, подергивание мимических мышц, попытка наморщить нос, опустить брови: я болезненно осознаю их все. Пытаюсь расслабить лицо, придать ему безразличное выражение.

Но что, если выражение моего лица покажется кому-то слишком безразличным? Что, если я кажусь лишенной эмоций? Как монстр? Или люди подумают, что я просто оцепенела?

Прекрати это, Наоми.

– Мы хотели бы поблагодарить всех до одного жителей Истхэмптона и прилегающих районов, которые сплотились вокруг нас за последние сорок восемь часов, чтобы поддержать и помочь в поисках Фрейи.

Эйден умолкает, его взгляд прикован к огромным плакатам с фотографией Фрейи, висящим по обе стороны от нас. Он глубоко вдыхает, затем, изогнув губы в форме буквы «О», медленно выдыхает, прежде чем снова посмотреть на толпу. Камеры стрекочут вспышками.

– Нашу дочь зовут Фрейя Грейс Уильямс. Шестнадцатого августа ей исполнилось четыре года. Она довольно маленькая для своего возраста и в момент исчезновения была одета в пижаму с единорогом и розовое пальто с серой отделкой. Она красивая маленькая девочка. Счастливая, добрая, умная… Она очень робкая и не любит, когда с ней разговаривают незнакомцы. Так что, если вам покажется, что вы ее видите, постарайтесь не выпускать из виду и позвоните в полицию. Пожалуйста. – Эйден откашливается. – Но причина, по которой мы боимся худшего, заключается в том, что… мы знаем, что Фрейя не стала бы уходить из дома. Ничто не заставило бы ее сделать это. Так что, пожалуйста, если вы знаете, где Фрейя, если она у вас или вам известно, у кого она, пожалуйста, помогите вернуть ее в целости и сохранности домой, к нам, ее родителям. Мы так сильно ее любим. Мы не знаем, как будем жить без нее.

Прежде я была не в состоянии смотреть на Эйдена, не в состоянии наблюдать за тем, как он так открыто изливает свое горе. Но теперь я отважилась взглянуть на него и вижу, что по его лицу непрерывным потоком текут слезы. Я подаюсь вперед и беру его за руку, не в силах сопротивляться инстинктивному желанию утешить его. Может, это неуместно? Хелен вряд ли такое понравится. Эйден смотрит на мою ладонь, колеблется всего секунду, а затем накрывает ее другой рукой. И вот он: образ идеальной, разбитой горем семьи. Эту картину я увижу на каждом новостном канале, на первой полосе каждой газеты с заголовками: «Отчаявшиеся родители умоляют вернуть их пропавшую дочь».

Вот их главный материал.

– Прошу вас. Не оставайтесь в стороне, поступите правильно и верните ее нам. Мы не можем понять, зачем кому-то понадобилось это делать. Но нам важно лишь вернуть ее. Вот что сейчас имеет значение. Меня не волнует, почему она пропала, я просто хочу, чтобы она вернулась целой и невредимой. Пожалуйста. Пожалуйста, не причиняйте ей вреда. Просто верните ее обратно. Верните ее домой.

Меня начинает трясти. Ладони взмокли и стали липкими, и я не могу нормально дышать, сколько бы раз ни повторяла свою мантру: вдох – затем выдох. Мне не хочется учащенно дышать или падать в обморок, но, по крайней мере, это избавило бы меня от необходимости говорить.

– Наоми, ты в порядке? – Глаза Эйдена расширены от беспокойства.

Я не могу этого сделать.

Пожалуйста, не заставляйте меня это делать.

Но все смотрят на меня, ждут, когда я заговорю. Ожидают, когда настанет очередь матери выплескивать печаль под ярким светом репортерских вспышек. И Эйден по-прежнему смотрит на меня, нахмурив брови, и мое лицо вспыхивает под жаром его взгляда.

Больше не лги. Но скажи что-нибудь.

– Я… я не знаю, что сказать, – шепчу я, и микрофон, прикрепленный скотчем к передней части стола, разносит мой голос по помещению. Слышать его странно – словно говорит кто-то другой. – Обычно люди не могут заставить меня замолчать, но сейчас…

Мое дыхание учащается, и я чувствую, как маниакальная улыбка начинает преображать мое лицо.

– У меня нет слов, – продолжаю я. – Слова… слов не хватает.

Дыши, Наоми.

Дыши.