Что случилось прошлой ночью

– Спасибо, – ответила я, провожая Эйдена взглядом. Я встала, ощущая боль в пояснице, одной рукой подтащила к себе кроватку-корзинку, затем осторожно положила туда Фрейю и взяла свою кружку, наслаждаясь ощущением горячего фарфора в ладонях. – Так приятно выпить чашечку горячего чая. По-моему, в последнее время мне еще ни разу не удалось выпить горячий чай, он все время успевает остыть.

На мгновение я позволила улыбке сползти с лица. На фасаде образовалась трещина.

– Тебе очень трудно? – спросила Хелен, поймав мой взгляд, когда я посмотрела на нее сквозь пар, поднимающийся от моей кружки. Ее голубые глаза не отпускали мои. Требовали ответа. Она поняла, что со мной что-то не так.

Я отхлебнула чаю, затем поставила кружку обратно на кофейный столик. Мне хотелось все рассказать Хелен. И я знала, что мне нужно ей рассказать все. Нужно объяснить, поведать кому-нибудь – кому угодно, – что я чувствую себя не в своей тарелке. Что я изо всех сил упираюсь, но сильный прилив все равно тянет меня под воду. Что я еще держусь на плаву, но боюсь, что могу утонуть.

Но я не хотела, чтобы Хелен посчитала меня плохой матерью. Как я могла признаться ей, что мне трудно? «Хорошие мамы не испытывают трудностей, – подумала я. – У них все получается само собой, они плавают, как утки в воде. Не тонут».

Существует ли вообще такое? Женщина, чей материнский инстинкт настолько развит, что она идеально удовлетворяет все потребности ребенка? Мать, которая никогда не совершает ошибок, не мечтает о свободном времени, не молится о том, чтобы стать лучше?

Или все матери страдают от мучительной тревоги, что им никогда не достичь совершенства и что рано или поздно кто-нибудь поймет правду? Их терзает глубокий, подсознательный страх, что однажды они совершат настолько ужасную ошибку, что потеряют самое желанное на свете?

Как я могла признаться Хелен, что даже в больнице вид акушерки, держащей Фрейю на руках, вселил страх в мое сердце? Что вид синей униформы акушерок и лица Фрейи, прижавшейся к чужому плечу, породил у меня в голове тысячу вопросов. Наблюдают ли акушерки за мной? Следят ли они за тем, чтобы я справлялась с обязанностями, была хорошей матерью? А я хорошая мать? Достаточно ли хорошая? Буду ли я когда-нибудь достаточно хороша? Что произойдет, если не буду? Кто-нибудь заберет ее у меня? Я не могла позволить этому случиться. Только я могла уберечь ее.

Я заставила себя улыбнуться.

– Тяжело, – ответила я с фальшивой открытостью. – Я устаю так, как не уставала никогда в жизни. Но я люблю ее. И она того стоит.

Хелен улыбнулась.

– Конечно, стоит. Просто пообещай, что если тебе что-нибудь понадобится, – вообще что угодно, – ты обратишься ко мне.

– Обещаю.

– Хорошо. – Она потянулась и взяла свою кружку со стола. – За Фрейю!

Я тоже подняла свою, и мы чокнулись кружками, и пока мы потягивали чай, небольшая брешь в моем фасаде была залеплена штукатуркой, под которой скрылись любые проблески истинных эмоций. Не видать им больше солнечного света. Я возвела вокруг себя стену, кирпич за кирпичом.

И я не собиралась позволять кому-либо разрушать ее. Ни Хелен. Ни Эйдену.

Ни даже себе самой.

Так что мне пришлось притворяться. Я изображала прежнюю Наоми: уверенную в себе, общительную хохотушку.

Но она была ненастоящей.

Больше нет.

Но даже когда я не притворялась, – когда я сбрасывала шкуру себя прежней и обнажала нежную, чувствительную кожу под ней, – оставалось что-то еще. Словно я, подобно Фрейе, переродилась, смотрю на совершенно новый мир, и яркие цвета и новые звуки атакуют мой разум. Мысли быстро проносились в голове – полет идей – и не успокаивались, даже когда наваливалась усталость, словно кто-то открыл кран и забыл его закрутить обратно. Обычное непрерывное «кап, кап, кап» сознания теперь стало потоком, и никакая стена или плотина, какими бы высокими или прочными они ни были, не могли его остановить.

И все мысли возвращались к Фрейе.

Деревья. Листья. Трава. Фрейя.

Кухня. Приготовление еды. Отдых. Чай. Молоко. Фрейя.

Комната. Книги. Чтение. Слова. Сумбурный – мое любимое слово. Любимое. Фрейя.

Фрейя.

Фрейя.

Фрейя.

25

Снова идет снег. Через окно я вижу большие серые облака, нависшие над верхушками деревьев. Они выглядят тяжелыми, словно могут упасть на землю, увлекая за собой небо. Хлопья снега падают быстро и густо. Всего за несколько часов они плотным одеялом укроют землю. Тающий снег мог помочь расследованию. Возможно, очередной снегопад поможет мне.

Верхушки деревьев окрасятся в белый цвет, и земля под ними – тоже. Свежий слой чистого снега скроет дверь в бункер и Фрейю внутри него. И я по-прежнему не смогу вернуться к ней. Но пока она спрятана, она в безопасности. Мне не придется смотреть, как ее забирают, как это было с папой. Она все еще здесь, со мной.

У меня течет из носа, я шмыгаю им и тянусь к прикроватному столику за салфеткой. Вытираю ноздри и вижу красное пятно.

Кровь.

Кровотечение из носа.