Что случилось прошлой ночью

– Эксперт отметил в своем отчете, что вы сказали, что побочным эффектом ваших снотворных таблеток являются периодические провалы в памяти?

Киваю.

– И вы приняли снотворное в ту ночь, когда это случилось?

– Да.

– Ладно. – Оливия глубоко вздыхает, постукивая ручкой по странице. Поколебавшись мгновение, смотрит мне в глаза. Что ей так не хочется мне говорить?

– Единственный оставшийся вариант – попытаться доказать непредумышленное убийство, совершенное в невменяемом состоянии.

– Что это значит?

– Что вы действительно убили свою дочь, но в момент совершения преступления не контролировали свои действия. Но это будет сложно доказать, поскольку у нас есть оценка психического здоровья, где сказано, что в настоящий момент с вами все в порядке, и трудно утверждать, каким было ваше психическое состояние в прошлом. Тем более что на допросе вы настаивали на том, что у вас категорически не могло быть нервного срыва.

– Если дело дойдет до суда по обвинению в убийстве… Как вы думаете, меня признают виновной?

– Суды присяжных непредсказуемы. И, к сожалению, присяжные – это люди, а люди склонны эмоционально реагировать на определенные дела. И полиция выдвигает веские аргументы. Царапины на вас – это отдельная часть головоломки. Вы спрятали тело Фрейи. Добавьте к этому тот факт, что вы солгали полиции и намеренно ввели их в заблуждение, и нет никаких доказательств, что кто-то проник в дом. Но по вашей версии событий Фрейю должен был убить кто-то другой.

Расскажи ей о Хелен.

– Я…

Не могу. Против Хелен нет никаких улик, ничего, на что я могла бы опереться, чтобы доказать ее вину. Нет ничего, кроме моих подозрений. А мои подозрения ничего не значат.

– Если я сяду в тюрьму… что будет с ребенком?

Оливия медленно выдыхает, как будто готовит себя или меня к ответу.

– Это зависит от приговора. Вас должны были бы выпустить до того, как ребенку исполнится полтора года. Если вам дадут больше трех лет, вполне вероятно, что ребенка заберут и назначат ему приемного опекуна. Если только нет другого члена семьи, который сможет взять на себя родительскую ответственность.

– У меня не осталось никого из семьи. Нет ни братьев, ни сестер. А мои родители мертвы.

– А отец ребенка? Полиция сказала, что у вас есть молодой человек… Руперт?

– Он не отец.

– О-о. – Оливия вглядывается в мое лицо в поисках ответа. Я вижу, как ее осенило, это слишком заметно на ее лице. – Откуда вы знаете?

Я встречаюсь с ней взглядом через стол.

– Сроки не совпадают.

– А он знает?

– Я призналась ему недавно… по телефону.

Звук растерянного, пропитанного печалью голоса Руперта эхом отдается прямо у меня за плечом. Как будто он стоит здесь, в этой комнате, и я снова разрушаю его мир. Перед глазами все плывет, но слез нет. Во мне ничего не осталось.

– А мистер Уильямс знает?

– Да.

– И что он по этому поводу думает?

– Он обрадовался, – бормочу я. – Но… Я уверена, что сейчас он просто обеспокоен. Он захочет убедиться, что с ребенком все в порядке. Что он сможет защитить хотя бы его. – Закрываю глаза, и веки трепещут, а чувствительную кожу в уголках щиплет так остро, что кажется, она вот-вот порвется, как папиросная бумага. – Я сделала все это, чтобы сохранить будущего ребенка. Лгала, утаивала секреты, спрятала Фрейю… Я заставила себя пройти через это, потому что боялась, что если скажу правду, то потеряю обоих своих детей. Если меня признают виновной, в чем бы меня ни обвиняли, в намеренном или непредумышленном убийстве, у меня заберут моего ребенка. Ведь так?

Оливия кивает мне в ответ, и прямо на моих глазах ее лицо превращается в маску, выражающую одну лишь жалость.

– Да… простите, Наоми.

– Пожалуйста, не извиняйтесь. Ребенку в любом случае будет лучше с Эйденом. Я сама виновата… Я так сильно хотела этого ребенка. И когда я увидела Фрейю у подножия лестницы, отчаяние просто взяло верх. Прошу…

Я запинаюсь, когда это умоляющее слово слетает с губ. Мне нужно сглотнуть, но камень, который тяжелым грузом лежал в желудке, поднялся к задней стенке горла, и внезапный порыв мучительной боли проносится по всему телу. Оливия сжимает мои руки в своих, нежно успокаивая меня.

– Это еще не конец, Наоми.

– Нет, конец. Само собой, конец, ведь никто никогда мне не поверит.

Никто и никогда не поверит. И я не заслуживаю, чтобы мне верили. Вот в чем истинная ирония. Я погрязла во лжи. Я виновна в этом. Виновна в том, что была плохой матерью, виновна в шантаже, пренебрежении и предательстве. Я столько всего сделала, чтобы увести полицию от правды в сторону лжи. Заявила, что Фрейя пропала. Дала не ту одежду. Придумала, что ее похитили с улицы, потому что не было никаких признаков проникновения в дом.

Никаких признаков проникновения в дом.

Никаких признаков проникновения в дом. Эти слова, сказанные и Дженнингом, и Оливией, продолжают вертеться у меня в голове, но я не могу дотянуться и ухватить их. Осознать их смысл. Но они прицепились ко мне, как малыш, без конца повторяющий одно и то же, пока на него наконец не обратят внимание.