Что такое любовь и другие микроновеллы

Тем не менее, у тебя есть вагина и тебе следовало бы найти ей применение, чтобы мне изменять, а не держать без дела между ног. Я не настолько ревнив, чтобы мешать тебе пользоваться твоей физиологией. Ты могла бы набраться смелости и бросить меня. Я слишком слаб и слишком изуродован нашей любовью, чтобы взять на себя инициативу разрыва. Пока ты не выставишь меня вон, я буду приклеен к тебе, как пластырь к ране.

«Оливетти»

Прошли годы. Не один за другим, а все сразу, будто цельным временным блоком. Мои воспоминания подобны яйцу в твердой, как мрамор, и блестящей, как сталь, скорлупе, слепящей меня каждый раз, когда я оборачиваюсь назад, чтобы убедить себя, что в моем существовании было много разных эпизодов, декораций, партнеров и второстепенных персонажей, – как в фильме или сериале, которые я по вечерам, возвращаясь домой, смотрю на экране таком же плоском, как образы, что я пытаюсь нащупать, когда опустеет бутылка водки.

– Я женат.

Мне кажется, что я был женат всегда. Я родился мужем, как другие рождаются одноглазыми, или талантливыми шахматистами, или гениальными лыжниками-гонщиками. Если у меня нет детей, то только потому, что я родился бездетным и одновременно хирургом; скорее всего, свои первые операции я провел еще в материнской утробе, в первые месяцы беременности, и, несмотря на тошноту, она, устроившись в уютной, как туалет, конурке, отстукивала на черной, как вороново крыло, машинке «Оливетти» завещания, составленные стариком-нотариусом, таким старым, что он скончался от переутомления за три месяца до моего рождения. Я буду оперировать до самой своей смерти, а если в больнице больше не захотят иметь со мной дело, арендую операционную в частной клинике и буду резать пациентов, найденных через Интернет.

Утром у меня во рту как кошки нагадили. Стоя под душем, я пью воду из-под крана, как измученный жаждой пес. Чтобы не различать в зеркале свои черты, я бреюсь без очков. На завтрак я ем фрукты. Моя жена чистит их для меня, жалуясь, что в фирме звукозаписи, где она работает в отделе оперной музыки, певцы все чаще фальшивят.

– Если только у меня к пятидесяти годам не деформировался слух.

Перед уходом в больницу я молча сую ей в ладонь визитку приятеля-отоларинголога.

– Поговорим об этом вечером.

На самом деле это моя единственная обращенная к ней фраза. Вечером я слишком опьянен происходящим на экране, чтобы напрягать свои голосовые связки и выбирать слова, которые, словно шлюхи, шляются по закоулкам моего мозга.

Краски и обои

Я четыре года ничего не сообщал ей о себе. Я знал, что все это время она ждала меня и мечтала обо мне. Воображение рисовало мне тысячи вечеров, когда она, сгорая от желания, ласкала себя, и воспоминания обо мне мазью обволакивали ее пальцы. Мне открыл мужчина. Он о ней слышал.

– Владелец сказал, что эти старые подушки ее.

Он показал мне на две коробки на столе.

– Можете их забрать.

– Вы знаете, где она сейчас живет?

– Кажется, она болела.

Вечером я сказал жене, что мой прострел в спине утих. Она поджала губы. Мое люмбаго всегда наводило на нее скуку, как бесконечные книги Режиса Жоффре, которые психи посылают друг другу, попутно убивая своих родственников. Но не мог же я рассказать ей про эту девушку, тем более что сейчас она, наверное, уже умерла. Умерла от любви ко мне, с моим именем на устах. У нас была короткая связь, длившаяся всего четверть часа, и она потребовала с меня деньги. Тем не менее, прощаясь, она бросила на меня полный признательности взгляд, доказывающий, что я для нее нечто гораздо большее, чем просто клиент. Я предпочел прервать наше общение, чтобы она поняла: мое внимание надо заслужить. Сегодня я не жалею, что поступил с ней так жестоко. Благодаря мне она смогла насладиться мирной и ароматной агонией. Когда она попала в больницу, мой образ витал над ней, как опиумный дым, облегчая боль и отгоняя тревоги, словно комаров.

– Жанин хочет, чтобы ты помог ей покрасить кухню.

– Ни за что.

– Она дала мне свою кредитку. В субботу съездим за краской и обоями.

Я еще не лег, когда она сказала мне, что я должен ее взять.

– Скоро тридцать первое октября.

В начале года она решила, что исполнение супружеских обязанностей реже трех раз в месяц грозит прочности брака. Она задрала ночную рубашку до пупка, и мне осталось только войти в нее. После десятка движений туда-сюда она велела мне кончать и не злоупотреблять ее терпением. Поскольку мне не удалось быстро исполнить ее требование, она меня оттолкнула.

– Удовольствие получишь в следующий раз.

Мы погасили свет и заснули. На следующий день я рассказал свою историю товарищу по цеху.

– Теперь я знаю, что ради любви ко мне можно умереть.

Сучка