Чулымские повести

— Она не чаяла… — Федосья подняла голос. — А кто знает, когда родится, когда от жизни отойдет?! В этом-то вся и тайна великая. Все под вышним ходим и роптать не смей. Все там будем, только в разно время. Одному путь уготован долог, а другому короток… Ха! Дикость какая ныне утверждается: никто не хочет думать, помнить о смерти, никто не хочет готовиться к ней, принять ее, а она же не за горами, за плечами у каждого!

Совсем рядом сидят на лавке. Позади на беленой стене густые тени женщин. Не видит Федосья, как осторожно поднялась рука Марфы, как дрожащие пальцы вонзили в тень ее, Федосьиной, головы булавочное острие. Жмет до сгиба, давит на булавку Марфа, как Агашка учила… А Федосья ушла в себя, и не видно ожидаемой боли на ее лице, не беснуется — как должно быть, в ней уязвленная нечистая сила. Марфа светлеет лицом. Выходит, враки про старуху разносят, что с нежитью, как и ее мать, спуталась.

Случайно таки скосила на стену глаз Федосья, все же увидела старания Марфы, и взыграла в ней давнишняя обида. Эх, люди-люди… Нищие вы духом и верой… То в ноги падают, то в спину плюют!

А Марфа, успокоенная и пристыженная, готова была прощения просить за то страшное подозрение, за ту булавку. Однако промолчала, спросила о другом:

— Тебя бабы послали? Это Агашка им про меня сказала.

Федосья присела ближе к столу, заставленному давно не тронутой едой, заглянула Марфе в смущенные, заплаканные глаза и уже больше не отрывалась от них. Ровным, гипнотическим голосом заговорила:

— Гляди, как кастрюля блестит, гляди…

Марфу беспокоил тяжелый пронизывающий взгляд черных Федосьиных глаз, вдове сделалось как-то не по себе, почувствовала она, будто кто-то чужой вошел в нее и смял волю.

— Говори…

Нажимистые слова Федосьи падали в замутненное сознание медленно, тихий голос все требовал и требовал ответа.

— Говори, ходит он. Ходит, а? Говори правду!

Трудно, очень трудно отвечать Марфе. Как во сне, тихо и монотонно роняет она откуда-то берущиеся слова:

— Ходит. Придет, а у меня уж стол собран — с дороги же хозяин. Хорошо нам. Степан так-то заботно о хозяйстве начнет радеть. Сена бы подкосить еще, зима-то долга… Смеется, ластится… А к утру вдруг заторопится, сорвется с лавки, как оглашенный, да в дверь с присвистом. А тут и петух с побудкой.

— Слушай, Марфа, слушай! Не Степан это, не Степан! Не попускай нечистому, не верь лукавому. Отринь сразу!

Лицо Федосьи желтым сухим пятном, как бы в тумане. Не сразу пришла в себя Марфа, чувствуя в себе страшную расслабленность и тяжесть в голове.

— Встань и молись!

Ласковый, теперь живой Федосьин голос поднял Марфу с лавки, и она покорно опустилась на колени.

Покрытая платком голова женщины все стучала в затоптанные половицы пола, горячий шепот долго мешался в углу под божницей. Встала Марфа с просветленным лицом, а когда присела, Федосья опять заговорила ласково и растяжно.

— У тебя, вижу, вода на угольнике под божницей стоит… Прилетит незримо жаждущая душа Степана и напьется с благодарностью. Душа! Но чтобы сам он плотью… Нет, не дано! Не умножай, Марфинька, своих грехов, не привечай сатану — соблазнит окончательно и погибнешь. И не встанешь для другой жизни в царстве праведных…

— Что ж я наделала… — засокрушалась Марфа.

— Ты знай, баба, происки лукавого хитроумны, в иной раз слаще меда и сота… — голос Федосьи убеждал, настаивал. — Молись усердно, и даст тебе Бог силы на все времена. Теперь так… Сказывали стары люди: как явится он в образе Степана, как прийти нечистому… сядь на порог, ноги-то чтобы в избу. А до этого маком вокруг себя густо посыпь и чеши голову гребнем. Ну, объявится в полночь, увидит тебя на пути своем, закричит зло, страшно: «Что делаешь?!» А ты не вставай, сцепи зубы — и молчи. Он опять к тебе с ярым допросом — молчи! И, как в третий раз-то закричит, отвечай: «Когда мак по маковине соберешь, тогда и до меня придешь». Смотри, не убойся тут, Марфа. Поднимется ветер, громовая стукотня в сенях и на дворе. А ты молитву читай. И — все! И больше не покажется черный гость. Видел, не собрать ему, как человеку-то, до первых петухов те маковые зерна…

— Спасибо за совет. А выдюжу?

— С Богом все выдюжишь. Прояви твердость, все сделай, как сказано. А сейчас убери все это со стола, вонять уж стало. Стыдись, ково ты хлебом-солью привечаешь!

Марфа покорно убрала со стола застоявшуюся еду, перемыла посуду, перекрестила ее. Потом женщины пили чай и Федосья советовала:

— Одна ты теперь… Ты старуху Терентьиху на житье позови. Сама себя возле живого обогреешь, человека одинокого приветишь — хорошо!

Кивала головой Марфа, соглашалась со всем, и в маленьких заплывших глазках ее плавала благодарность.

— Я тебе настоенной травки принесу, спать будешь… Только повторно говорю: твердостью, молитвой поборись с нечистым!

Уходила Федосья от Гуляевой поздно. И уходила с тревогой. Совсем уж размякла, рассолодела Марфа. Выдержит ли она страшное испытание?

4.