Чулымские повести

Озеро примет… Дно у него ильное, мягкое. Вместо той, гробовой подушки — гибкие озерные травы. И холодная безголосая тишина воды. Оно и ладно! Только рыб боится Аннушка. Она всегда их почему-то боится. Вертлявые, скользкие, они пахнут тиной и у них твердые, шершавые рты. Приплывут, оглядят круглыми любопытными глазами, обтычут мертвое тело, запутаются в роспуске ее косы…

«Примет, вместит озеро…»

Аннушка тут же испугалась этих своих слов. Господи, какое затмение на нее нашло!

А черная вода мягко набегала на влажное ободье прибрежного песка, игриво толкалась в ободранные носки сапог, приятно холодила затомленные ноги. Потом торопливо, зазывно откатывалась назад и снова просительно тянулась к песку, припадала к ногам Аннушки. И шепот, сатанински-ласковый, зовущий шепот слышался в накате живой озерной воды…

Вчера вроде на дождь налаживалось, а нынче опять разгулялось вовсю. Дул ветер, глухо шумели вверху сосны — шумели, сыпали на моховые ковры сухой игольный дождь.

Работа вздымщика простая, а не давалась как-то сегодня. Алексей опустил с плеча хак — свой нехитрый ножевой инструмент на длинном черенке, присел на валежину и закурил.

Все не выходил из головы тяжелый утренний разговор с Егоршей. Шли в бор, и пугал Черемшин. Ему что, белобрысому! В открытую гуляет со своей Кланькой, свадьба у них скоро.

Пугал Егорша и пугал-то, может, не зря. Шагал рядом, заглядывал в лицо и чуть не кричал:

— Беды бы не вышло… Анка, она с виду только тихоня. Эти кержачки знаешь… У них завсегда крайности!

Из слов Егорши следовало, что надо досмотреть за Аннушкой. Неровен час… Было, руки накладывали на себя староверки в таких-то вот случаях…

Сосновые шишки летели из-под сапог Егорши — разошелся в слове, торопился парень и в шаге.

— Ну кулугуры, ну кулугуры… Припугнуть, поприжать их надо, вот что! Да нет, Силаныч не будет против. С нево ж в районе спрос и за эту, за атеизму. А ты знаешь, что в Колбине церковь сгорела. Деревянненькая, так скоренько занялась и тю-тю к небесам…

— Что-то, как послышишь, церкви стали гореть в селах, да священники исчезать с концом. Это когда же в Колбине?

— Неделю назад. В аккурат в ночь на пятницу…

— Постой, а зачем тебя носило в Колбино, на пятницу же…

— Сельсовет вызывал, на нову работенку сватают — избачом! А ты чево губу прикусил? Там четверых подкулачников заарестовали!

— Конечно, подкулачников… Зажиточных-то уже спровадили на обские низа… — Алексей помрачнел, замедлил шаг. — Не пойму, какой резон мужикам свою церковь поджигать — знают, что большие срока им сейчас врежут.

— Так, вражеска вылазка! Норовят богомольных раззудить. Чтобы разная там темнота на Советску власть злобилась — происки!

— Скор ты, однако, на громкие слова. Как заученное бубнишь.

Черемшин покривил сухие заветренные губы. Сухо посоветовал:

— Не заговаривайся, Алешка, и не зырь на меня такими глазами. А если у тебя с Аненкой любовь вяжется, так ты ее в боевом порядке тяни в комсомол. За ней и другие наши девки вступят. Моя Клашка согласная, сагитировал холеру! Вот беда — косынки красной для нее нет. А что коса… Долой пережиток, обрежет Клашка косу завтра же!

…В разные часы приходят к одной и той же сосне вздымщик и сборщик живицы. Даже в разные дни… Но хорошо знают они дневные тропы друг друга. Алексей прикинул, где сейчас могла быть Аннушка. Сегодня ей начинать обход от Сохатиного лога, от той сосны, которая с развилиной… Парень затягивался самокруткой, мысленно шел за девушкой. Теперь от Беличьей гривы она к балагану пойдет, ведра полные…

Он торопился, он чуть не бежал. С утра надо бы увидеть девчонку. И как в голову не пришло! На свиданье к Чулыму она, конечно, не явилась вчера. Мучается, батюшка ей такого наговорил… А как и вправду на что худое решится…

Ведра у балагана стояли полные, коромысло брошено — дурной знак! И накомарник валяется… Алексей кинулся в балаган. Оконце малое, пыльное и застойный полумрак по закопченным углам избушки. Пусто на лавках, на широких нарах только рыжеет травная подстилка — нет Аннушки. Может, под навесом за бочками присела. Нет и за бочками!

Он боялся спуститься к озеру.

Там, за сосновым подростом, плескалась вода, прохаживался ветер, раскачивал старые сосны, что росли по бровке высокого берега.

В глаза ударило синее. Алексей тяжело осел на землю, хотел и никак не мог проглотить подступивший к горлу комок. Старенький, до боли знакомый платок Аннушки… Синий с крохотными белыми крапинками… Сам с плеч упал, сбросила?! Ей было уже все равно…

Он опустил голову, устремился взглядом вниз. Чашу озера закрывала яркая зелень молодых сосенок, и только у корневищ проглядывала узкая полоска воды. Алексей медленно перевел взгляд влево, в просвет и вдруг увидел ее, Аннушку — живую Аннушку!

Вскочил, чтобы броситься к ней, но тут же и остановил себя. Не надо, пусть побудет одна, ей надо подольше побыть тут одной. Плачет… Как же он устал, и как хорошо ему! Вон и бурундуку хорошо. Стоит себе легким столбиком на нижней ветке сосны, блестит глазенками и насвистывает. Ну, весельчак!

Она плакала.

Но это были уже благодатные слезы умиротворения.