Чумщск. Боженька из машины

Ответ: Господь готов был пощадить Содом ради десяти праведников. А наш мир, думаю, сохранится, пока в нём будет хотя б один гений. Я неслучайно провел параллель, поскольку именно искусство есть религия сегодняшнего дня.

Однако в последнее время ситуация действительно тяжелая – творческий человек измельчал; молодая поросль не радует, опытные тоже куда-то подевались. У нас, у режиссёров так. Либо ты гений – либо сходи с дорожки. Не может демиург быть посредственностью.

Значит ли это, что будет апокалипсис? Недавно мне был сон – я сейчас делаю большую постановку, свой opus magnum – так вот, во сне мне явился некий светозарный юноша. Он просто глядел на меня и улыбался. И я в очередной раз понял, что всё делаю правильно. Другую ночь он мне вновь явился и сказал: «Не сомневайся». А я и не сомневался. Проснулся в слезах.

В общем, за апокалипсис не переживайте, а лучше посетите премьеру моего спектакля – она будет в августе в Ашкуни.

– Какая скверная редактура слов Гогунского, – возмутился Крашеный. – Он едва бы стал так жеманничать.

Усатый покивал.

– И как у вас насчет успешности? – с вызовом спросил Вонлярлярский, убирая листок в карман. Он, видать, был уязвлен тем, что артисты вслед за ним не восхитились заметкою.

– Не жалуемся-с.

– Что ж, я тоже был во дни оны озолочен и в некоторой мере артист, – заявил со вздохом Вонлярлярский. – Кабы не завистники, столица бы мне рукоплескала… Но таков рок, и прав был старик Островскый, говоря, что без расчету в нынешнем свете и жить никто не захочет. Но говорил он и другое: «Если б был я царем, то издал бы закон, чтоб богатый женился на бедной, а бедный – на богатой; а кто не послушается, тому смертная казнь». Но это всё блажь! Блажь… Отныне приходится обретаться в этом медвежьем углу без надежды на лучшее. Грязь, цыганы, тьфу! – Вонлярлярский горько выругался.

– Позвольте, но в чём же причина вашего, эм… переселения из столицы? – с участием спросил у Вонлярлярского Крашеный. – Вполне возможно, мы с моим другом хоть как-то сумеем вам помочь. Ведь мы обязаны вам жизнию!

Граф вновь вздохнул и воздел взгляд горе́.

– Из столицы меня изжили единственно за то, что оказался мил дочери городничего Мари. Не по нутру её отцу был наш союз. Да, я подающий надежды, без ложной скромности талантлив и недурен собою, не скверно даже обеспечен, и поначалу он даже благоволил ко мне. Однако только вообразите себе глубину моего несчастья: местный генерал-губернатор внезапно овдовел и старый хитрец городничий тут же вознамерился выдать свою дочь, мою распрелестную Мари, замуж за этого сморщенного облысевшего бурдюка. В корыстных, разумеется целях. Посему я обложен долгами со всех сторон и выселен в этот грязный, в высшей степени развратный городишко. С тех пор желаю восстановить поруганную честь, да всё палки в колёса… Только потому, что я несчастлив в наследовании имущества. Ведь мне полагается огромный фамильный замок фон Ляров под Марселем! Тогда даже генерал-губернатор мне не страшен. Но в результате интриг на замок наложили арест. Каких-то жалких шестьсот рублей, однако даже это вследствие вышеупомянутых интрижных игр, я не в силах сейчас заплатить, – граф вздохнул вновь и на этом замолчал, странновато поглядывая на Ободняковых.

– Шестьсот? – спросил Крашеный. – Мы обязуемся вам помочь! – с решительностью воскликнул он и взглянул на коллегу.

– К вашим услугам! – также решительно проговорил Усатый. – Не далее, как завтра, по итогам спектакля оную сумму, полагаю, мы без препятствий будем иметь, а засим совершенно безвозмездно препроводим ее вам.

– В знак почтения и дружбы, – добавил Крашеный.

– И неоткупного долгу, – завершил Усатый.

Граф единым махом опрокинул в рот очередной стакан вина и, нахмурившись, обвел взглядом Ободняковых:

– Но, но, но! – строго сказал он и погрозил гостям пальцем. – Не забывайте про принсипы фон Лярлярских. Принсипы на дороге не валяются.

Затем граф замолчал и, налив себе еще вина, на некоторое время погрузился в недвижную задумчивость. Лицо его порозовело и приобрело тот снисходительно-благодушный победительный вид, который и приличествует обычно графствующим персонам в повседневном общении. С сытою улыбкой он наконец проговорил: