Чумщск. Боженька из машины

– Так значит артисты… И я, друзья мои, до сих пор надежды не оставил в том смысле, что по-прежнему обладаю неистребимою претензией на искусство… Ведь всё это тленно, все эти цветочки-розочки, а пребудет вовек одно лишь только искусство, – граф прошел к шкапу и достал с его верхушки пыльную, всю какую-то искривленную гитару, затем повертел инструмент в руках. – Позвольте вам… некоторых канцон. Самосочиненных.

Граф уселся поудобней на скрыпучий стул и, прикрыв бледные худые свои ноги замасленным концом халата, взял атональный аккорд. Было заметно что инструмент совершенно не в строю, однако граф, нисколько тем не смутившись, продолжал тренькать. Внезапно он принялся подпевать себе высоким жалобным голосом:

О, ты сидишь в сей лодке и не зришь, Мари

Давно минувших дней призра́ки бледны,

Пролитых слёз невысохшая дробь

Вопьется в сердце пламенем любви,

Привидится твой вздох в ночи беззвездной

И вспомяну где нынче ты и в чьей руке – твоя,

Кому ты отдалась бесстыдно (не моя!),

Кляня судьбу и горько воздыхая –

Изгнанник века, брошенный пророк,

Прогнал меня народ!

Здесь граф выпучил глаза и перешел на надтреснутый самоуверенный фальцет:

А ты сякая –

Из куртизанок ты, небось, ну что ж,

Я обойдусь. Обслуживай вельмож.

Граф кончил и довольно захохотал.

– Ну, как вы это находите? – поинтересовался он наконец и, не дожидаясь ответа, принялся причитать, воздевая к потолку глаза: – Ах, если б не злопыхатели! Я бы, возможно, уже блистал на подмостках каких-нибудь столичных тьатров! Шелест платьев, рукоплесканья… А не есть ли у вас табачку? – развязно осведомился Вонлярлярский у артистов.

Получив папироску, граф закурил и, довольно крякнув, с заметным самодовольством произнес:

– Шестьсот рубликов – эка невидаль, а всё ж ради обустройства зала, небось, перед Дерксеном и выплясывали?

Ободняковы потупили взор, мигом вспомнив вчерашнее унижение.

– Он – собака, – решительно проговорил Вонлярлярский. – Известный скряга и похотливец. Нечестный человек. Подобных мы в армии прогоняли сквозь строй со шпицрутенами. Для вразумления. Не успела жена помереть, как он уже завел себе осьмнадцатилетнюю мамзель. Ото всех прячет оную профурсетку. А она вертит им, как хочет: ей бы только его ассигнации. Гаврила – секретарь ейный – у него внебрачный сын от служанки Фроси, – выкладывал Вонлярлярский. – Все об этом знают, все молчат. Я же молчать не буду. Я не женщина, а посему привык высказывать свое мнение прямо, – отрезал граф.

Изумленные Ободняковы ожидали от Вонлярлярского новой порции язвительных откровений, однако внезапно снизу, со стороны переднего двора, раздался громкий стук в дверь. Вонлярлярский побледнел. Стучали настойчиво, наконец хриплый пьяный бас прокричал:

– Граф! Верните мне мои деньги! Богом клянусь, я буду требовать суда! Вы у меня сядете за решетку! – после чего стук в дверь возобновился.

– Что он себе позволяет? – тонким тихим голосом возмутился Вонлярлярский, осторожно поглядывая вниз во двор сквозь рваную занавеску.

– Хозяин, – прошептал Ободняковым Сенька. – Барин ему за квартиру уже год как не платит. Вот подопьет, так и приходит денег просить.

– Псовый потрох, – взволнованно причитал Вонлярлярский, стоя у занавески и поминутно хватаясь за эфес шпаги. – По всей видимости, одного моего честного слова ему недостаточно. Этот плебей совершенно не умеет ждать и входить в положение нуждающегося. И ему всё равно, что нуждаюсь я токмо вследствии людской зависти… Третьего дня приходилось скрываться за гримом. А на прошлой неделе и вовсе спасался бегством, притом находясь в обществе барышень. Представьте какой позор. А всё оттого, что вызвать челядь на дуэль – значит опозорить себя еще больше. Сенька, – боязливо обратился к слуге граф. – Если он взломает дверь, придется тебе иметь с ним дело.

Голос внизу между тем смолк, видимо хозяин утомился долгим ожиданием да и отправился восвояси. Заметив это, Вонлярлярский заметно взбодрился и сказал:

– Ну, добре. Тысячу извинений, а у меня дела, – с этими словами он подмигнул Сеньке и, откланявшись, отправился в соседнюю комнату, напевая что-то по-французски.

– Барин кажный день в свет выходит, – пояснил Сенька. – Наденет свои одежды, нацепит шпагу и ходит. Вы его извините, он от голоду совсем одичал, – лицо Сеньки искривилось, будто он откусил лимону. – А только скажите, когда точно дадите денег, потому как барин гордый, но в деньгах у него, сами понимаете, имеется нужда.

На этих словах в комнату горделиво, выставляя грудь колесом, вошел Вонлярлярский. На нем было весьма неплохое платье: темный коричневый фрак с бархатным воротником, вышитый шелком жилет с гранатовыми пуговицами, батистовое жабо и светлые панталоны в обтяжку. В руках держал он цилиндр. Ободняковы оторопели: увидь они Вонлярлярского в таком виде где-нибудь на улице – вовсе бы и не догадались, что сей субъект годами не платит за квартиру, носит ветхий замурзанный халат, а тем более – что он втихомолку от голоду грызёт капустные кочерыжки.