Чувствуй себя как дома

И – швыряет часы. Еще немного, и Zahnrad продырявили бы стену. Стекло нестерпимо громко разбивается, циферблат отваливается.

Вот и все. Сердце остановилось. Сердце больше не тикает.

Чайка улетела на море.

– Чего рты разинули?! – возвращает меня в реальность Тора. – Валим!

Дым появляется из ниоткуда – едкий, густой, горячий.

Здравствуй, мухобойка. Давно не виделись.

Чайка уже не борется – она уснула. У нее температура под сорок, но вот беда: жаропонижающего для домов не существует. Она умрет во сне, когда лопнет градусник.

Мы несемся по лестнице, пересекаем коридор – скорее, скорее к выходу, прочь из этого ада. Воздух заканчивается резко. Подвал полыхает, огонь гонится за нами. Загораются обои и махровый ковер. Легко, как облитые бензином.

Мы успеваем выбежать на улицу, прежде чем дом вспыхивает ярче прежнего и – гаснет. Живые всегда быстро гаснут – от лихорадки, инсульта, туберкулеза. А мы помогаем им в этом.

Почти врачи. Почти спасатели. Почти нормальные.

Почти – слово, которое неизменно сопровождает нашу профессию.

У забора припаркованы машина пожарных и скорая. Поздно, ребята. Как же вы поздно. Люди в красных костюмах окружили дом. Рядом с ними – Лида в милицейской форме – наш антимайор. Она ободряюще кивает мне, но не произносит ни слова.

Тора и Ди возвращаются в машину, а я в последний раз оглядываюсь. Пытаюсь узнать в черном пятне, в этом гнилом зубе, заблудившуюся овечку и замечаю перед скорой еще одну машину. Синюю «Чайку». За рулем сидит мужчина – неестественно бледный, с веснушками по всему лицу и щелью между передними зубами. Это Бруно.

И он плачет.

* * *

Я сижу в машине и пялюсь в окно, наблюдаю за людьми, бредущими к дому огромной толпой. Нет, это не пожарные и не милиция. Обычные зеваки. Они держат в руках книги, фотографии, украшения, а некоторые – даже деньги.

– Что они делают? – недоумеваю я.

Перед глазами – лицо Бруно: перекошенное, потерянное. К счастью, из машины я его не вижу. Слезы сильных ядовиты. Слезы сильных способны уничтожить мир. Но пока я не признаюсь в том, кого встретил, этих слез не существует, как не существует и хозяина Чайки.

– Люди верят, что дома, которые станцевали с огнем, исполняют мечты, – отзывается Ди. – За определенную плату, конечно.

Внезапно из толпы вырывается парень – высокий, грязный, с багровым загаром. Он подбегает к нам и стучит по стеклу.

– Ди! Да что с тобой не так?! Прошу тебя, возвращайся домой! Эта работа ни к чему хорошему не приведет! Умоляю, хватит!

– Газуй, Тора, – командует Ди, а сама вцепляется в коленки с таким остервенением, что белеют пальцы. – Газуй же!

И Тора газует.

Странный паренек остается позади.

– Кто это был? – подаю голос я.

– Брат.

– Почему ты с ним не поговорила?

– Почему? Да потому что со мной что-то не так. И он никогда не понимал, что именно.

Я киваю. Этот дурацкий вирус «Что-то не так» уже давно заразил поселок.

Мы объезжаем дом. Люди косятся на нас с опаской – некоторые пятятся, некоторые прячут за спинами детей. Я догадываюсь, о чем они мечтают, но Чайка их не спасет. Когда-нибудь здесь вновь будут жертвы.

– Откуда взялась легенда, что дома исполняют желания? – спрашиваю я.

– Представь сгоревший дом со здоровым сердцем, – начинает Тора. – Считается, что душа такого дома застряла между миром живых и мертвых. Она – своеобразный телефон. Ты просишь у призраков что-нибудь, задабриваешь их подарками, а они тебе помогают.

– Но Чайка погибла…

– У тебя что, вместо мозгов шестеренки? – перебивает меня Ди. – Тора же ясно сказала: все дело в душе. Неужели ты думаешь, что она телепортировалась в мир мертвых за секунду? Люди неделями шляются по таким вот домам после пожаров.

Я прислоняюсь лбом к стеклу. В пепле, возле крыльца копошатся двое. Девушка обнимает какую-то коробку, а парень размахивает руками и что-то объясняет… Долговязый блондин. Пашка.

О боги. Ты же не такой.

Я подавляю желание выскочить из машины и встряхнуть его. Очнись, очнись, очнись… Что ты творишь?

Зачем?

Где заканчивается твоя вера?

Это ведь я сумасшедший. Я, не ты.

Тора тоже его замечает, но молчит и лишь сильнее надавливает на газ. Всю дорогу до корпуса я думаю о том пареньке, что называл меня Кирпичом. О доске для серфинга. Об одержимости.

Мы возвращаемся к Бруно, как почтовые голуби к хозяину. Стая, чего уж. И строчим, строчим отчеты о том, как разбили проклятые часы.

На ужин нам подают мясную запеканку и сырный пирог. Каждому – по две чашки чая.

Мы заслужили. Сегодня мы – герои.

Нам желают спокойной ночи и крепких снов. Только вот для Торы и Ди эта вылазка очередная, а для меня – настоящие похороны.

Мы расходимся по спальням. Я вспоминаю скрипку и целую Хлопушку в губы. Я вспоминаю слезы Бруно и стягиваю с нее фиолетовые колготки. Я вспоминаю магнолию в саду и включаю проигрыватель.

Я пробую на вкус Торину кожу и чувствую на языке пепел.

– Закрой глаза, Захар.

– Нет, – отрезаю я. – Мне хочется видеть тебя…

…А не сгоревший дом.

Я обнимаю ее, свою Хлопушку, крепко прижимаю к себе, но все равно ощущаю между нашими телами пепел.

24 Захар [До]