Чувствуй себя как дома

Почти не дыша, я поднимаюсь по лестнице. Главное помнить: дома любят кожу без морщин, потому что ею легко обтягиваться. Косметическая хирургия в действии. Главное помнить: дома не оставляют выбора. Они высасывают из нас энергию, чтобы выжить, пьют нашу кровь, чтобы их сердца бились как можно дольше.

Но я найду часы и растопчу. Размажу по полу, как бутербродное масло.

Теперь я понимаю, почему слышу их – чтобы убивать.

Лестница приводит меня в просторную комнату. На стенах – десятки фотографий, с которых улыбается маленький мальчик. Щель между передними зубами, веснушки, неестественная бледность… Готов поклясться, я его где-то видел.

Кожаный диван у окна, точно пластилиновый, четко отчерчивает изгибы хозяев. За ним лежит разбитая люстра. Перламутровый паук, не иначе.

Я спрашиваю у дома:

– Что с тобой?

А он отвечает:

– Я разучился летать.

Раньше дома были птицами, но потом болезнь сожгла их перья и крылья. Крыши начали протекать, слезы – разъедать половицы, и все, здравствуй, тахикардия.

Я запрокидываю голову: на меня смотрят пожелтевшие обои.

Как тебя звали? Сокол? Ястреб? Гриф?

Где твои крылья, птица? Кто их украл?

Мне по-прежнему страшно убивать. Да, этот дом болен. Да, он сдохнет через полчаса, и, если не повезет, – мы тоже. Но я ненавижу запах смерти, а здесь он повсюду, от подвала до чердака.

Дом молчит. Он не сдался и не сдастся – он ждет нашего решения. Эта тварь благородна и дает нам время на побег.

Но мы не сбежим – вот в чем проблема.

На полке выстроились невымытые чашки и масленка с бутербродным ножом. Значит, совсем недавно хозяева пили чай и обсуждали кинопремьеры, погоду, надоедливых туристов – да что угодно. Важно только одно: сейчас их нет.

Сквозняк треплет занавески, танцует. Я настораживаюсь: за моей спиной начинает играть скрипка. Музыка плавно набирает высоту, летит – бесстрашно, наперекор ветру, а через миг раз – и чья-то пуля попадает в самое сердце; мое или механическое, не знаю.

«Дьявольская трель» погружает меня в дом, ведет за собой. Наверное, это Тора. Я мечтаю, господи, как же я мечтаю быть ее смычком. У нее отличный музыкальный вкус…

И все же я боюсь оглядываться. Вдруг на скрипке играет не Тора, а дом? Вдруг он поет, как Воробей пел Наутилусов? Он хотел, чтобы я уснул и больше никогда-никогда не открывал глаза. Обнять меня, как умеют обнимать лишь дома. Но я не оправдал его ожиданий, и, без сомнений, если бы Воробей выжил, он бы мне мстил.

Сжимая кулаки до боли, я оборачиваюсь.

Тора. Конечно, Тора. Дома так не умеют.

Хлопушка топчется на лестнице и играет своего Тартини.

– Прекрати, – буркаю я.

– Это ведь успокаивает его. А еще… – Тора замахивается и ни с того ни с сего запускает в меня скрипку.

– Что?!

Я едва успеваю отскочить. В инструменте застревает нож.

– Сейчас бы он был в твоей шее, Захар. Так что повремени с обвинениями, – морщится Тора. – И почему я должна тебя учить?

– Часы в подвале! – раздается приглушенный голос Ди.

Мы срываемся с места, и с каждым шагом все отчетливее слышим, как бьется сердце дома. Он боится и не сдастся просто так.

В подвале душно. Ди плавает в облаках пыли, как буек в море. Столы и полки забиты шестеренками, повсюду валяются сломанные часы. Этот дом… Он принадлежит кому-то из нас. Тому, у кого тоже воспалена фантазия.

– Небо! – ужасается Тора. – Чей же он…

– Думаю, хозяин запудрил ему мозги и смылся, – предполагаю я.

Ди роется в выдвижном ящике и извлекает оттуда будильник.

– Они тикают. Единственные.

Сердце дома крутит шестеренки, гонит стрелки по циферблату и спешит, спешит – в преисподнюю.

Прости, дом. Ты не имеешь права жить. Ты опасен. У таких, как ты, часто… едет крыша.

– Как-то он подозрительно спокоен, – хмурится Тора.

Я прислоняюсь ухом к стене и спрашиваю:

– Как тебя зовут?

А дом отвечает:

– Чайка.

– Ты больна, Чайка.

Подвал заполнен тяжелыми и острыми предметами. Вот отвертка, вот ржавый молоток, а вот – половицы, широкие, как крышки гробов.

– Позволь нам тебя вылечить. Отправить на море. Ты же Чайка. Твой дом там, где волны.

Так говорят неизлечимо больным. Да, друг, ты объездишь весь земной шар. И картину нарисуешь, не сомневайся. Акварелью, да. Ты свяжешь самый длинный в мире шарф и войдешь в книгу рекордов Гиннеса. Твое имя запомнят.

Но больные чуют ложь так же хорошо, как понимают: все потеряно. Они не успели, и это самое страшное. Бедняги не погуляют по Риму и Парижу и не нарисуют новую Мону Лизу. Они никогда не купят спицы и пряжу.

Наверное, они бы не так боялись, если бы их мечты сбылись.

А твои сбылись, Чайка? Ты связала самый длинный в мире шарф?

Она трясется, и я понимаю: не сбылись. Чайка мечтает нас убить.

Сломанные часы лязгают, падают, раскалываются, как орехи. Мы теряем равновесие и раскатываемся по полу бильярдными шарами.

Нет, это не подвал. Это грудная клетка. Под потолком – подпорки-ребра, а мы – мокрота. И если дом нас выкашляет, то только с кровью.

У тебя туберкулез, Чайка.

– Приготовьтесь! – рявкает Ди, поднимаясь.