Чувствуй себя как дома

– Мам, – я отодвигаю чашку, – то, что произошло тогда… Как думаешь, что это было?

– Не вини себя, сынок. Это Тора тебя бросила. Эгоистка… – осекается бабушка и мотает головой. Волосинки-иголки падают. – Извини. На самом деле я давно ее простила. И хорошо, что ты тоже простил. Честно говоря, меня пугали твои записи…

– Ты о чем?

Бабушка складывает чашки в мойку.

– Забыл? Сейчас принесу.

Пока она ищет записи, я мою посуду. Серебряные ложки, блюдца и чашки в горошек выскальзывают из рук. Зачем я солгала ей?

Дрянь, дрянь, дрянь…

Нет ничего хуже обманутых надежд.

Я выключаю воду. Успокоиться – какое же это, черт возьми, недосягаемое слово.

– Вот! – выкрикивает бабушка Нина и ковыляет ко мне. – Вот. Ты вырвал эту страницу из своей книжки. И знаешь, я не удивлена.

Она трясет перед моим лицом пожелтевшим листиком.

– Кажется, настало время восстановить записи. Ты же… отдашь их мне?

И я клянусь ей, кукольной и тощей, что обязательно вернусь. Что мне до безумия нужны шерстяные носки. Что я починю паровоз. Что мне пригодится зубная щетка, которую она так долго хранила.

Дождь усиливается, но я не надеваю капюшон. Промокну? Плевать. Главное – записи под кофтой.

Не скучай, бабушка Нина. И прости свою внучку.

Отрывок из записей Захара

Пашка был прав в детстве. Я сумасшедший. Странно, что потом он изменил мнение. Я Кирпич и проломлю череп любому, кто еще раз попытается украсть у меня дочь.

Теперь я не сомневаюсь – Бруно убила Тора. Не прощать никогда, ни при каких обстоятельствах – вот чему она меня научила. Я раздену ее до ребер и поцелую – в самое сердце – чтобы сдать экзамен. Наведу ее губы кровью.

Тора – маленькая девочка, играющая с людьми, как с пазлами. Она растыкивает нас по комнате, прячет за шкафами и под кроватями. Потому что любит.

Но я скормлю ее любовь собакам. Или выкую из нее железную дорогу для своего поломанного паровоза.

Я сожгу Торины песни – они безумнее любого дома – и не позволю, не позволю, не позволю ей отнимать у меня дочь. Даже если придется разбить ее Zahnrad.

* * *

Я лежу на кровати и перечитываю. Снова и снова. Нет, папа не убил бы ее. Папа был добрый, я уверена. И пусть я его не помню – или не знаю? – он любил маму. Клянусь, любил.

Я раздену ее до ребер.

Бред. Бессмыслица. По щекам текут слезы, мне холодно и неуютно. Я натягиваю теплую кофту, и из кармана выпадает визитка – как я могла о ней забыть! – с фотографией Вячеслава и надписью «Zahnrad».

Я где-то слышала это слово. Точнее – видела…

Конечно!

Золотистая надпись переливалась в свете монитора, а противный голосок пищал:

– Еще три минуты.

Борька Иглов. Ученик, способный разозлить меня за секунду. Мальчишка, обожающий дорогие часы. Часы, тикающие-бьющиеся громче моего сердца.

26 Захар [До]

Я вламываюсь в спортзал с твердым намерением схватить Лиду за волосы и выдрать ей пару клоков. Но – немею. Внезапно, необратимо. Мой тренер, жизнерадостный и яркий, сидит на полу. Вытирает слезы и потекшую тушь.

За окном темнеет. Целый день я был на задании. Чертовом задании, не позволившем мне поговорить с Торой. И прежде чем возвращаться туда, где Хлопушка возненавидела меня, я должен разобраться, из-за чего. Или из-за кого.

– Прости, Захар. Бруно… – всхлипывает Лида. – Бруно понял, чем она занимается. Понял где. Понял, кто ее прикрывал. Я думала, он убьет меня.

– Да ничего он не сделает, – отрезаю я. – Но если Тору уволят… в общем, она не переживет этого.

Лида бросается мне на шею.

– Прости меня! Прости, прости!

Ее краска исчезает вместе со слезами. Она полиняла. Ее нужно заново покрасить. А впрочем, и это не поможет.

– Я так хотела романтики! Потащила его на крышу, дура! Я ведь не знала, что вы там! – Лида закусывает губу и отстраняется. – Бруно увидел проклятую шестеренку и сразу смекнул, что я в этом замешана. А ведь он запретил нам даже прикасаться к разработкам Zahnrad! Мы поссорились, он обыскал мой кабинет… Все перерыл! И нашел записи Торы.

Она вытирает слезы ладонью. Ее фигура, сутулая, потускневшая, выглядит неестественно в спортзале. И, наверное, гантели и мячи распадутся на атомы, если их хозяйка сейчас же не наденет ярко-розовые лосины.

– Почему ты с ним?

– Потому что он – мой дом, – криво усмехается Лида.

* * *