Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя

Мифический путь ― это возвращение к своему страстному стремлению, к сакральной тоске, даже если боль разобщения вызывает сильные мучения. Вот почему тоска лежит в основе принадлежности. Быть истинно живым ― значит страстно стремиться к тому, чего сильно жаждет душа, даже если эту жажду невозможно утолить; как ни странно, именно наше пристальное внимание к тому, чего у нас нет, возвращает нам согласованность действий и единое видение.

Покидая заросли тростника

Прибегая к лирической метафоре, Руми описывает свойственное нам разобщение в притче о тростниковой свирели [56]. Он рассказывает о парадоксе быть человеком: подобно тростнику, который срывают в зарослях, нас разобщают с божественным, чтобы принять участие в инкарнации. Только при таком разрыве с Возлюбленным тростник может стать свирелью, играющей прекрасную музыку страстного стремления, сильно тоскуя по возвращению в те же заросли, где его сорвали: «Будь безответною моя тоска, / Кто оценил бы сладость тростника? / А ныне стали скорби и тревоги / Попутчиками и в моей дороге. / Ушла пора моих счастливых лет, / Но благодарно я гляжу им вслед…».

В этом ритме разобщения и привязанности присутствует жизненно важный парадокс. Мы можем прийти к близости только через страстное стремление, сакральную тоску, которая возникает из-за нашей разлуки. Точно таким же образом, как рыба, вероятнее всего, не замечает воду, в которой плавает, пока ее не вытащат на берег, мы так же должны быть отделены от того, что нам знакомо, чтобы развивать стремление к неизвестному. Это стремление пробуждает любопытство в наших сердцах, увлекая нас идти вперед, навстречу жизни.

Вы слышите свирели скорбный звук?
Она, как мы, страдает от разлук.
О чем грустит, о чем поет она?
«Я со своим стволом разлучена.
Не потому ль вы плачете от боли,
Заслышав песню о моей недоле.
Я ― сопечальница всех, кто вдали
От корня своего, своей земли.
Я принимаю в судьбах тех участье,
Кто счастье знал, и тех, кто знал несчастье.
Я потому, наверно, и близка
Тем, в чьей душе и горе, и тоска.
Хоть не постичь вам моего страданья:
Душа чужая ― тайна для познанья.
Плоть наша от души отделена.
Меж ними пелена, она темна.
Мой звук не ветр, но огнь, и всякий раз
Не холодит он ― обжигает нас,
И если друг далек, а я близка,
То я ваш друг ― свирель из тростника.
Мне устранять дано посредством пенья
Меж господом и вами средостенье.
Коль духом слабые в меня дудят,
Я не противоядие, но яд.
Лишь тем, кто следует стезей неложной,
Могу я быть опорою надежной…»

Любовники тянутся друг к другу благодаря страсти, иногда создавая новую жизнь, соединяясь в одно. Рано или поздно приходит время покинуть утробу матери, и рождается желание прильнуть к ее груди, которая дает сладость утешения защищенностью и поддержкой. Но наступит день, когда ребенок должен отделиться от матери, становясь тем, кто он есть. Однажды у него проснется страстное стремление к нежности любовницы, и цикл начнется заново. Это и есть ритм жизни. Общность ― это то, что порождает разобщение, и в этом разъединении рождается стремление к общности.

Страстное стремление, сакральная тоска ― это динамический элемент принадлежности, который, если у нас хватает разума ему следовать, приводит нас к воссоединению с жизнью, нам уготованной.

В случае правильного применения страстное стремление являет собой акт почитания разобщения. Это импульс души, призывающий нас глубже проникать в жизнь. Он говорит: «Пора возвращаться домой». Это пронзительная боль в сердце, которая знает, что существует нечто большее, и притягивает нас к нему, как магнит. Но мы должны с уважением относиться к тому, насколько далеко мы можем находиться от него. Страстное стремление не удовлетворяется мирскими формами, так как знает, что есть дом, добраться до которого можно только через портал нашей уязвимости перед настоящим моментом.

Как и в случае с тростником, сорванным в зарослях, существует что-то восхитительное в оторванности от того, что мы любим и что позволяет нам быть ужасно-прекрасными живыми людьми.