Чужестранка

– Да, – сказала я, все еще сдерживая конвульсии рвущегося смеха. – Да, я колдунья. Ведьма, так меня, скорее всего, и следует воспринимать. Я не болела черной оспой, но могу находиться в комнате, где лежит множество умирающих от нее, и не заболею. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заражусь. У меня не будет ни холеры, ни столбняка, ни дифтерита. Ты наверняка сочтешь это волшебством, потому что ничего не знаешь о прививках и объяснить это сможешь только так. То, что мне известно…

На этом месте я сделала два шага назад и помолчала, чтобы унять волнение.

– Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Я знаю, когда он родился и когда умрет. Мне известно, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингеме, потому что… мне рассказывал Фрэнк. Он знал и о Рэндолле, потому что… он… о боже!

Я поняла, что еще чуть-чуть – и лишусь чувств, и, чтобы не видеть пляску звезд над головой, закрыла глаза.

– А Колум… считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Мне известно, что у него не может быть детей, но он подумал, что я знаю, кто отец Хэмиша. Сначала считала, что это ты, но потом разобралась, что этого не может быть, и я…

Я тараторила все быстрее, чтобы звуком собственного голоса побороть головокружение, ну хотя бы попытаться это сделать.

– Я рассказывала о себе только и исключительно правду, – говорила я, неистово кивая, словно убеждая саму себя. – Только правду! У меня нет племени, нет истории, потому что и меня пока еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? – спросила я, подняв на него взгляд.

Я понимала, что волосы мои всклокочены, а взгляд безумен, но мне было плевать.

– Двадцатого октября в год тысяча девятьсот восемнадцатый от Рождества Христова. Слышишь? – закричала я, потому что Джейми стоял недвижим и смотрел на меня так, словно ничего не понимал. – Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Больше чем через двести лет! Ты слышишь?

Джейми медленно кивнул.

– Я слышу, – тихо проговорил он.

– Да, ты слышишь! – все так же громко ответила я. – И считаешь меня полоумной, верно? Признайся, что думаешь именно так! Ты не можешь считать по-другому, только таким образом ты способен объяснить себе… Ты не можешь верить мне, не смеешь… О, Джейми…

Я чувствовала, что мое лицо искажено страданием. Я так долго скрывала истину, мне пришлось так долго жить с пониманием, что я не могу никому открыться, а сейчас я могу рассказать все Джейми, моему возлюбленному мужу, единственному человеку, которому я доверяла… и он мне не верит, не может поверить.

– В заколдованном месте были каменные столбы. Столбы Мерлина[30]. Я прошла через них. – Я, задыхаясь, всхлипывала и говорила все бессвязнее. – Давным-давно, а на самом деле двести лет. Как всегда в сказках… двести лет. Но в сказках люди обычно возвращаются, а я не могла.

Я закачалась, поэтому поискала опору, уселась на ближайший камень и склонила голову к рукам, опустив плечи. Настало продолжительное молчание, такое долгое, что лесные птицы осмелели и, тонко пересвистываясь, стали мелькать по опушке, охотясь за последними летними мошками.

Наконец я осмелилась поднять глаза. Может, Джейми взял да и ушел, огорошенный моим признанием? Но нет, он по-прежнему был рядом и все так же сидел, обхватив руками колени и задумчиво склонив голову.

В свете костра волоски на его руках сверкали, как медная проволока, но при этом они стояли дыбом, как шерсть на собаке. Он меня боялся.

– Джейми, – сказала я, и сердце мое чуть не разорвалось от тоски и одиночества. – О, Джейми…

Я вновь опустила голову в колени и сжалась, сконцентрировавшись на боли, что терзала меня внутри. Меня душили слезы.

Неожиданно мне на плечи легли руки Джейми и расправили меня так, чтобы перед глазами оказалось его лицо. Сквозь рыдания я увидела то выражение, что уже встречала на его лице во время битвы: напряжение ушло, сменившись спокойной уверенностью.

– Я тебе верю, – твердо произнес он. – Не очень понимаю пока, но верю. Клэр, я тебе верю! Послушай! Между нами – между тобой и мной – истина, и я всегда буду тебе верить.

Он осторожно меня потряс.

– Не важно, что это значит. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи голову сюда и отдохни. Остальное поведаешь после. И я тебе поверю.

Я продолжала плакать, поскольку никак не могла осознать сказанное. Дергалась, вырывалась, но он обнял меня и крепко прижал к груди, накрыв при этом мою голову краем пледа, вновь и вновь твердил: «Я тебе верю».

Наконец, я изнемогла настолько, что успокоилась, посмотрела на него и заметила:

– Но ты не можешь мне поверить.

Он улыбался. У него подрагивали губы, но он улыбался.

– Не надо мне говорить, англичаночка, чего я не могу.

Он помедлил и с интересом спросил:

– Сколько же тебе лет? Раньше я как-то не думал у тебя это выяснить.

Вопрос был настолько диким, что мне понадобилось время на раздумья.

– Двадцать семь… или двадцать восемь.