Чужие грехи

— На барина, ужь извстно, ничмъ не угодишь, проворчала она.

Владиміръ Аркадьевичъ заходилъ по комнат. Отрывки какихъ-то смутныхъ подозрній, какихъ-то тревожныхъ опасеній носились въ его голов. Онъ вспомнилъ, что онъ, кажется, видлъ Олейникова, когда проходилъ съ парохода между двумя ршетками въ зданіе таможни. Да, точно, это была пряничная мордочка Олейникова, смотрвшая на него у ршетки съ такими широко раскрытыми, изумленными глазами. Олейниковъ даже, кажется, намревался поклониться ему, Владиміру Аркадьевичу, и съ какой-то глупой улыбкой поднялъ руку къ шляп. Да, это былъ онъ. Потомъ Олейниковъ, вроятно, захалъ извстить его жену объ его прізд и она ушла. Зачмъ? Куда? Къ нему, къ этой тряпк, къ этому Молчалину, къ этой мщанской душонк? Что же онъ ея любовникъ? Отчего же и нтъ? Смазливая рожица, угодливый характеръ, безбородая юность! Отчего и не взять его въ любовники? Первый-ли это ея любовникъ? Онъ, Владиміръ Аркадьевичъ, сомнвался въ этомъ. Онъ даже сомнвался теперь, что его дти дйствительно его дти. Это сомнніе не разъ приходило ему въ голову и прежде. Ревнивыя подозрнія вызывали не мало семейныхъ сценъ, не мало слезъ и истерикъ его жены. Эти сцены снова возникали передъ нимъ и онъ кусалъ себ губы, барабанилъ пальцами по стеклу окна, смотря безцльно на улицу. Чмъ сдержанне старался онъ быть всегда въ своемъ кругу, на служб, тмъ тяжеле переживалъ онъ разныя внутреннія тревоги и бури. Эти тревоги и бури поднимались въ немъ при каждой мелочной непріятности. Внутреннее волненіе охватывало его и теперь и онъ не зналъ, что длать. Не пройдти-ли опять къ ней въ будуаръ, можетъ быть, тамъ есть письмо къ нему, какое-нибудь объясненіе. Онъ быстрыми шагами вошелъ въ комнату жены. Тамъ царилъ прежній безпорядокъ. Владиміръ Аркадьевичъ началъ рыться въ письменномъ стол, въ туалетныхъ ящикахъ жены. Ему попадались подъ руку какія-то мелочи: бантики, засохшіе цвты, медальоны, визитныя карточки, ордена, раздаваемыя танцующимъ кавалерамъ. «Все сувениры! промелькнуло въ его голов. — Мелкія сокровища мелкой душонки!» Наконецъ, онъ напалъ на клочекъ какой-то бумажки и сталъ читать: «Женя, сегодня я не могу быть у тебя вечеромъ. Цлую тебя», читалъ онъ. Подъ этими строчками, набросанными карандашёмъ, не было подписи, онъ не зналъ этого почерка, но онъ видлъ ясно, что это мужской почеркъ, что это адресовано къ его жен. «Ну, да, чего же еще больше!» пробормоталъ онъ, комкая клочекъ бумажки. «Нтъ-ли еще писемъ?» Онъ началъ было снова рыться въ ящикахъ, но тотчасъ же съ презрительной усмшкой, исказившей его лицо, задвинулъ ихъ. «Впрочемъ, на что они мн! Довольно и одного этого!» проговорилъ онъ, вставая. По его лицу продолжала блуждать все таже не хорошая, саркастическая усмшка. Вроятно, именно этой усмшки и боялась его жена. «Ну да, любитъ другого, бжала, бросила!.. Что станутъ говорить?.. промелькнуло въ его голов и онъ сжалъ себ виски концами тонкихъ пальцевъ. — Сдлаться сказкой города — этого только не доставало!»

— Папа, папа, можно намъ гулять? послышался крикъ дтей, вбжавшихъ въ комнату и бросившихся къ отцу.

— Идите, идите, куда хотите! оттолкнулъ онъ ихъ.

Дти смутились и тихо пошли прочь изъ комнаты. Ихъ испугала грубость отца. Они уже нсколько успли отвыкнуть отъ его желчнаго, капризнаго тона.

— Папа! Какой я имъ отецъ! проговорилъ онъ съ саркастической улыбкой. — Я теперь увренъ, что они не мои! Да, да, это все идетъ не со вчерашняго дня… Но что же длать, что длать?

Онъ задумался и зашагалъ по комнат.

— Придетъ еще, пожалуй, просить прощенья? думалъ онъ. — Чуть не до старости дожила, а все еще двчонка… блудливость и слезы… слезы и блудливость… Ну, нтъ, довольно! Надо все теперь кончить… порвать разъ и навсегда… А дти?