converted file c4f5bee8

перемежается с едва скрываемым торжеством, как будто та девушка, Клара, была их заклятым

врагом, и ее беду они воспринимали чуть ли не как свою личную победу. Элиза тогда еще была

слишком   мала,   чтобы   уразуметь   всю   убийственную   силу   общественного   мнения,   но   когда

родители   после   очередного   нравоучения,   в   котором,   в   качестве   отрицательного   примера,

упоминалась Клара, спрашивали Элизу: ты ведь не хочешь быть на нее похожа, правда? — Элиза

послушно кивала и говорила: «Не хочу».

...Правильно,   дочка,   а   теперь   съешь   тарелку   этой   вкусной   каши,   ты   ведь   послушная

девочка, ты ведь не хочешь быть похожей на Клару, которая не слушалась своих родителей, и над

которой сейчас  все  в деревне  смеются,  хотя  вчера все завидовали,  потому что она не боялась

любить,   и   которую   ненавидели   и   вчера   и   сегодня,   но   сегодня   уже   готовы   снисходительно

простить...

Ты ведь не хочешь для себя такой судьбы, Элиза?

22

Элиза не хотела. Вы можете спросить, почему же, в таком случае, она, еще до приезда

графа,   разводила   шашни   с   Карэном?   Но   нравоучения   —   это   одно,   а   потребности   молодого

здорового тела — совсем другое. Все нравоучения остаются пустыми звуками до тех пор, пока на

собственном опыте не убедишься в их обоснованности или, напротив, в отсутствии таковой.

Факт собственной беременности на длительное время выбил Элизу из колеи, и был миг,

когда   она   возненавидела  —  тогда  еще  не  самого ребенка,   нет!   — но  свою  женскую  природу,

неизбежность, с которой мужское семя в ее животе превращается в плод, плод растет, выжимая из

нее все жизненные соки, чтобы потом в агонии родовых схваток покинуть ее тело, навсегда забрав

с собой частицу ее жизни, ее молодость и красоту, но не успокоиться на этом, а беспрестанно

требовать  еще  и  еще  — чистых пеленок,  еды,  ежеминутного  внимания.  Молодость и  свобода,

принесенные в жертву — и ради чего? Ради того, чтобы ее ребенок через двадцать лет обрюхатил

бы какую-нибудь молоденькую дурочку?

Почему-то Элиза была уверена, что это будет мальчик.

На   протяжении   последующих   дней   Элиза   занималась   тем,   что   успокаивала   себя   —   и

преуспела в этом. Все совсем не так страшно, как ей кажется, она просто ужасная трусиха (  как

пойманный зайчонок), конечно же, Эксферд не бросит ее, он позаботится о ней и ребенке. Она

навоображала себе всяких ужасов, а дело-то самое обычное. Может быть, граф, узнав о сыне,

сочтет своим долгом  жениться на ней. Конечно, это только фантазии, но… Ее сердце замирало,

когда она думала об этом. Только надежды на скорое осуществление своей давней мечты и почти

детская вера в этого сильного, мужественного, благородного, а главное — любящего ее человека,

помешали ей уже тогда в срочном порядке начать изыскивать средства для того, чтобы  избавиться

от плода.

Две или три недели Элиза прожила в городе относительно спокойно — она и скучала по

Эксферду, и со страхом ждала встречи с ним, но знала, что ждать еще долго, а потому как могла

старалась отвлечься. Она заказала себе несколько новых платьев, купила пару дорогих безделушек

и почти каждый день ходила на площадь смотреть на представления заезжих актеров — до тех пор,

пока надвигающаяся зима не заставила комедиантов покинуть Леншаль и отправиться на поиски

острова с климатом потеплее.

Потом потянулись иные дни, когда Элиза стала прислушиваться к шагам на лестнице и

целые дни проводить у окна, высматривая на улице фигуру благородного всадника в атласном

плаще, дни, когда ожидание росло, а тревога и беспокойство — усиливались, ибо месяц подходил к

концу, а ее возлюбленный все не появлялся, а потом наступили дни, когда все сроки вышли, но

Элиза все ждала, отгородившись от торжествующей реальности высокими стенами памяти и веры,

и марево прошедших дней сливалось перед ее глазами,  а она жила в каком-то безвременье, и

противилась любым попыткам окружающих вытащить ее оттуда, избегала любых упоминаний о

датах и числах, и, хотя зима была близко, не покупала себе теплых вещей, потому что грядущую

зиму она проведет в замке графа Эксферда, да-да, он обещал, он приедет и увезет ее, и они вместе

посмеются над ее страхами, и она прижмется к его куртке,  отороченной волчьим мехом, и не

отпустит Эксферда от себя больше никогда...

Но  вот,  подошли дни,  когда  прятаться  от правды  стало уже  невозможно — дни,  когда

городские улицы замело снегом, и Элиза, согревая дыханием посиневшие от холода пальцы, глядя

из своего окна на покатые черепичные крыши, на карнизы, сияющие белоснежным великолепием,

думала: «Мне самой надо пойти в замок. Это недалеко, в карете мы ехали всего лишь два дня...

Даже если буду идти пешком, доберусь за каких-нибудь пять или шесть дней... Не может же быть,

чтобы он и в самом деле забыл меня...»

Но   пешком   она   не   пошла.   Она   наняла   крытую   повозку   вместе   с   возницей.   Она   также

купила   теплый   плащ,   изящные,   подбитые   мехом   полусапожки,   большой   шерстяной   платок   и