converted file c4f5bee8

и себя, и все, что их окружало; Лия же всегда ела очень аккуратно. Никогда, даже в детстве, она не

признавалась, что голодна. Она вообще была очень молчаливым и замкнутым ребенком. Элиза

иногда подозревала, что если она вдруг перестанет кормить свою приемную дочь, то та так и будет

сидеть в своем старом кресле, пока не умрет — но сама ничего не попросит. Эти мысли пугали

Элизу,   и   оттого   сильнее   было   ее   удовольствие,   когда   она   видела,   как   Лия   ест.   Это   зрелище

успокаивало Элизу и на короткое время приносило уверенность, что все в порядке и в будущем все

будет хорошо.

За ужином они немного поговорили о том, что Элиза видела в доме Кларина, обсудили

невесту Гернута (выглядело это так: Лия задавала вопросы о ее внешности и манерах, а Элиза на

них отвечала), и пришли к мнению, что лучше бы бальи не отпускал Гернута, а приписал его к

числу   тех   людей,   которые   были   назначены,   чтобы   нести   повинность   у   нового   сеньора,   графа

Манскрена,   на   постройке   его   замка.   Дело   в   том,   что   предыдущий   владелец   Леншаля,   граф

Эксферд,   погиб  несколько   месяцев  тому  назад вместе   со всей своей семьей  от необъяснимого

волшебства,   и   вместе   с   ним   был   разрушен   его   замок.   Остров,   за   отсутствием   близких

родственников,   отошел   в   собственность   короля   и   вскоре   был   передан   дворянину   Манскрену,

который   вместе   с   землей   получил   и   графский   титул.   Новый   замок   он   собирался   построить   в

21

глубине острова, а не у побережья, что было неудивительно, ибо поговаривали, что колдовство,

погубившее   его   предшественника,   имело   вид   урагана   чудовищной   силы.   Когда   впервые   стало

известно о том, что произошло с Эксфердом Леншальским, Лия не могла понять реакции Элизы —

та на несколько дней сделалась задумчива и молчалива. Казалось, что-то тревожит ее, теребит ее

память, но что — Лия так и не узнала. Элиза не сказала ей. Лия лишь слышала, как иногда, почти

неуловимо, меняется дыхание Элизы, и это почему-то беспокоило слепую девушку. Она не знала,

что в эти мгновения Элиза смотрит прямо перед собой, но ничего не видит, а по морщинистым

щекам старухи неслышно текут слезы...

6

...На чем мы остановились? Ах, да... Элиза поселилась в городе. Денег граф оставил ей

достаточно, чтобы безбедно прожить год или даже больше. Кроме того, при ней остались все ее

платья   и   драгоценности,   подаренные   Эксфердом   —   у   того   хватило   ума   не   говорить   прямо:

«Кстати, захвати-ка с собой все свои вещи, дорогая» — а просто распорядиться, чтобы все вещи

Элизы были перевезены на ее новую квартиру. Этим он как бы делал ей приятный сюрприз: надо

же, какой внимательный, обо всем позаботился!

В   городе   Элиза   обратилась   к   лекарю   (медная   табличка   над   дверьми   его   дома   гласила:

«Магистр   медицины,   доктор   Иеронимус   Валонт»),   и   с   неудовольствием   обнаружила,   что   это

мужчина   лет   двадцати   семи   —   двадцати   восьми,   стремительно   двигающийся   и   часто

улыбающийся... А она-то надеялась встретить солидного, пожилого врача! Тем не менее у нее

хватило решимости четко и ясно объяснить, зачем она к нему пришла. Врач задал ей несколько

вопросов, один из которых заставил Элизу покраснеть, и объяснил ей, в чем дело. Элиза была

ошеломлена, но все же не настолько, чтобы уйти, не расплатившись — хотя платить, по большому

счету, было не за что: Элиза отняла у молодого врача всего лишь три или четыре минуты его

драгоценного времени. Но магистр медицины, доктор Иеронимус Валонт деньги взял, и сей факт

послужил причиной тому, что впоследствии, вспомнив о его любви к деньгам, она снова к нему

обратилась...

На улице ее едва не раздавил экипаж, и только это более-менее привело девушку в чувство.

Дома,   однако,   мысли   о   будущем   ребенке   вернулись   к   ней   с   новой   силой,   и   она   целый   день

просидела в кресле, положив, сама того не замечая, руки на живот, и даже не спустилась вниз,

когда ее позвали обедать. Тревога грызла ее сердце: она не представляла, как отнесется к этому

событию граф. Не решит ли он, что она завела ребенка специально, чтобы покрепче привязать его

к себе, или, на худой конец, выманить побольше денег? А может, он обрадуется? Элиза сильно в

этом сомневалась. В последние две-три недели в их отношениях появился едва заметный холодок.

Графа, похоже, такое положение вещей устраивало, а Элиза была слишком занята собой, чтобы

изгнать   это   отчуждение.   Она   рассчитывала   вылечиться   в   городе   от   неизвестного  недуга,   и  по

возвращении в замок вернуть все на свои места, но теперь она горько себя за это корила. Теперь

она страшилась неопределенности будущего, страшилась пут, которые наложит на нее младенец,

страшилась судьбы покинутых женщин, которых бросали их женихи, мужья, возлюбленные. В ее

деревне жила одна такая, и в детстве родители часто с презрением говорили о ней, указывая как

пример развратной и неудавшейся жизни, а Элиза не могла понять, почему презрение в их голосах