converted file c4f5bee8

столбом.   После   того,   как   Родри   слез   с   почти   уже   бесчувственной   девчонки,   и   —   не   столько

брезгливо, сколько спокойно, даже буднично — вытер о край одеяла свой член, измазанный в

сперме   и   крови,   Ольвер   сделал   приглашающее   движение:   «Мол,   пожалуйте-с,   новобранец.»

Мануэль замотал головой.

— Давай-давай! — Сказал, подходя, Родри, и ободряюще похлопал его по плечу. — Нечего

от коллектива отрываться. На рожу ее не смотри... Посмотри лучше, какие у ней ножки... а грудь

какая... а? Ну?

Но юноша, не в силах говорить, снова помотал головой. Ему хотелось блевать.

— Ну и черт с тобой, — сказал Родри. И отошел.

Лия, тем временем, почувствовав, что ее никто не держит, попыталась отползти подальше.

— Ну че, двинулись, что ли? — Спросил Ольвер. — Родри, тут в доме ты смотрел, есть чем

поживиться?

— Да нет, — ответил за Родри Гернут. — Бедны они, как церковные мыши.

Родри неопределенно кивнул, подтверждая сказанное.

— Ну че, пошли тогда?

— Слышь ты, блядь! — Обратился к Лие Ягнин. — Скажешь кому-нибудь, что мы у тебя

были, вернемся — клянусь Богом, вернемся! — и глотку тебе перережем. И старухе твоей тоже.

Поняла?

Лия   не   ответила.   Приподнявшись   на   локтях,   она   продолжала   отползать   от   них,

бессмысленно, безразлично уставившись куда-то в пустоту. Родри подскочил к ней. Схватил за

волосы и за руку, рывком приподнял.

— Слышала, сука? — Спросил, зверея, ибо не любил, когда люди вели себя  неправильно.

Не так, как должны были, по мнению Родри, они себя вести.

Поскольку Лия не отвечала, Родри встряхнул ее.

— Слышала, спрашиваю?

И всем стало ясно: еще минута и он прикончит ее. Он уже был достаточно разозлен ее

безразличным, безмолвным сопротивлением.

— Да оставь ты ее, — сказал Гернут, который с каждой лишней секундой, проведенной в

этом доме, нервничал все больше и уже начал жалеть, что они вообще сюда залезли.

Родри только зыркнул на него искоса. Снова тряхнул свою жертву.

— Слышала, с-сука?!

Все понимали, что он сейчас убьет ее — и только Лия, стоявшая в трех шагах от человека,

который тряс чье-то женское тело, не могла понять, чего хочет этот человек. Зачем так гневно

кривит   губы?   Зачем   что-то   требует   от   раздетой   женщины?   Наверное,   он   что-то   кричит.   Да,

наверное.   Но   зачем?   Неужели   он   не   понимает,   что   она   его   не   слышит?   Почему   бы   ему   не

покричать на стол или на табуретку? Это будет хотя бы смешно. А так — не столько смешно,

столько странно и непонятно. И попахивает откровенным безумием. Впрочем, этот человек слеп.

Он — лишь обитатель какого-то ее кошмарного сна. Как можно требовать от него осмысленных

действий?

Родри, меж тем,  было уже не  остановить, и он бы зарезал ее прямо там, на месте. Не

остановить... Если не знать, как.

Ягнин подошел к двери, выглянул наружу. Распахнул дверь.

— Пора сваливать… Родри, оставь эту корову. Она ж тупая, как дерево. Ее хоть полком еби

— ничего не почувствует. Как там Герн говорил — дурочка местная. Юродивая. Насрать на нее бы

— да только дерьма жалко. Пошли.

Родри, что-то прошипев, отпустил Лию. После сказанных Ягнином слов он просто не мог

испачкать об нее свой нож. В конце концов, он не был лишен некоторой толики самоуважения.

И они ушли. Просто ушли. И прикрыли за собой дверь.

71

...И тогда Лия ненадолго вернулась в свое истерзанное тело. Боль сразу же набросилась на

нее, как проголодавшийся зверь, но она постаралась не упасть. Схватилась за стену. Оперлась на

стол.   Сбивая   на   пол   какие-то   предметы,   нашла   бадью   с   чистой   водой.   Кое-как   смыла   кровь,

отыскала свою одежду, и, механически натянув ее на себя, стала подниматься по лестнице —

согнувшись в три погибели и плача от боли. «Мама не должна этого узнать...» — Подумала она

вдруг,   но   мысль   эта,   появившись,   в   тот   же   миг   исчезла   —   в   душе   Лии   царили   пустота   и

безразличие, и никакая чужая боль — даже боль Элизы — ее в этот момент не волновала и не

беспокоила. Двигаясь, как сломанная кукла, она кое-как дотащилась до постели и рухнула в нее,

сразу забыв обо всем на свете. Ее тело осталось лежать внизу, делая вздох раз в полминуты, а она

сама   вошла   в   распахнувшиеся   двери   видения  —  болезненного,   как   беспрестанно   льющаяся   на

затылок вода, горького, как отвар полыньи...

16

Ветер   ревел   над   городом,   но   люди   не   слышали   его   голоса.   Свист   и   шептание,   слова,

приходящие   из   темноты,   клубы   пыли   втрое   выше   человеческого   роста,   бешеное   вращение

флюгеров   —   никому   не   было   дела   до   всех   этих   предзнаменований.   Страшась   теней,   дети   не

спускались   в   подвалы   и   не   поднимались   на   чердаки;   раздраженные   сквозняками,   служанки

постоянно закрывали двери и ставни, которые так и норовили открыться снова; на улицы, чтобы не

быть сбитыми с ног потоками воздуха, в тот день старики старались не выходить. Они шептались

между собой: «Что-то разгулялся сегодня ветер!», и об этом же, среди всего прочего, болтали и