CoverUP

— Я давно хочу себе что-нибудь наколоть, но все не решаюсь. То не могу понять, что именно, то, честно говоря, побаиваюсь.

При слове «наколоть» Рината заметно передернуло. Он побледнел и очень быстро произнес:

— А зачем вообще?

Даня пожал плечами.

— Если вы задаете такой вопрос, значит, вам это не нужно. И это значит, что объяснить я не смогу. Это чувство приходит изнутри. Вот нужно и все.

Валентин понимающе кивнул. Вроде как законченный разговор все же завис в душном пространстве вагона. Попутчики углубились в еду, ели вкусно, в особом состоянии насыщения, которое бывает только в поездах. Протягивали друг другу куски и ломти, предлагали попробовать. Совместный обед сплотил эту небольшую странную компанию.

Потом незаметно расползлись по своим полках, и сначала разом сыто чуть-чуть задремали, потом плотный глубокий сон накрыл первый отсек в вагоне номер тринадцать. Никто не ходил мимо спящей пятерки, не тревожил. И даже проводник словно испарился из вагона.

Когда Мара открыла глаза, выдираясь из этого глубокого душного сна, было уже темно. Несмотря на уже совсем опускающуюся ночь, под окнами поезда происходила какая-то суета. Полустанок жил, дышал и перекрикивался визгливыми женскими голосами.

— Огурчики, огурчики на бутерброды, свежие, не горькие, хрустящие огурчики, — кричал полустанок.

Ещё не решив, нужны ли ей огурчики, Мара выглянула в окно. Голоса удалились вместе с их обладательницами. Уже в свете фонарей торопливо двигалась отставшая от остальных фигурка в длинной фиолетовой футболке и большой, игривой шляпе с широкими полями. Кажется, на шляпе даже были цветочки, только это нельзя было сказать наверняка, слишком тускло освещалась платформа. Поезд чуть скрипнул и поплыл в ночи, медленно оставляя огуречный полустанок.

— Что, всё? Они уже всё? — донеслись до Мары слова отставшей продавщицы, тут же уплывающие вместе с полустанком в прошлое. — Некогда мне было шуметь, девочки, а они уже всё.

И это удаляющееся «всё» так горько прозвучало в ночи, что забилось тянущей болью в районе поджелудочной железы. Только что оно было, дарило надежду, но секунда промедления, и поезд тронулся, пока ещё медленно, но неуклонно пошел в «уже всё», оставляя в прошлом то, что кто-то не успел. Поезд не ждет опоздавших, у него свое расписание.

Зашевелились выбитые сном из реальности попутчики. Присел, склоняя затекшую шею то в одну, то в другую сторону, Ринат, спрыгнул с верхней полки Валентин. Мара тоже аккуратно спустилась, поправила растрепавшиеся со сна волосы, глядя на свое отражение в окне. Вид у всех был немного ошарашенный, как у людей, у которых только что вырвали кусок жизни, непонятно зачем и для чего.

Поезд мгновенно набрал ход. И в то время, когда за окнами уже, едва промелькнув, остались в прошлом пристанционные редкие огни и начал густеть лес, в вагон, шумно дыша, ввалился человек. Черноглазый, с характерным орлиным носом. Даже издалека чувствовалась его плотно сбитая энергетика. Отдышавшись, он присел на свободное место рядом с Валентином. Когда же чуть огляделся, закинул свою большую спортивную сумку на третью полку.

— Карен, — сухим горлом сказал вновь появившийся, сглатывая густую слюну. Мара подумала, что он изо всех сил бежал, опаздывая на поезд, и очень теперь хочет пить. Она полезла в свою сумку и достала бутылку с лимонадом. Бутылка была старинная, стеклянная с плотно запаянной металлической щетинистой крышечкой. Это была очень неудобная в дороге бутылка, но что поделаешь, Мара очень любила этот лимонад, напоминавший ей далекое-предалекое детство. Она достала и открывашку-штопор, которую всегда возила с собой именно для таких случаев.

Бутылку и штопор протянула Ринату, сидевшему рядом:

— Откройте, пожалуйста.

Кивнула на Карена:

— Вы, наверное, хотите пить.

Карен благодарно кивнул:

— Буду очень признателен.

Ринат неожиданно скособочился, скорчился, словно отодвигаясь насколько можно дальше от штопора. Мара, ничего не понимая, удивленно продолжала протягивать ему так и не открытый лимонад.

— Я… Не могу…. Пожалуйста, — вытирая пот со лба, промямлил Ринат.

Карен подскочил, перегнувшись через остальных, подхватил и то, и другое, открыл бутылку, из которой тут же, шипя и угрожая залить все кругом, поднялась густая пена. Карен тут же припал к горлышку, не давая ей забрызгать купе. Несколько секунд в тишине и чьем-то отдаленном храпе слышались только его громкие вкусные глотки.

— Извините, — Ринат был смущен и сконфужен, — Я не хотел вас обидеть. Никого…. Не хотел никого обидеть.

Все молча и недоуменно смотрели на него. Было удивительно и то, как он отреагировал на простую просьбу, и то, что он принялся горячо извиняться после этого. Почувствовав неловкую паузу, он продолжил, хотя и как бы поневоле, через силу:

— У меня нервное…. Боязнь острых предметов.

Все продолжали молчать, и он счел нужным продолжить:

— У меня — айхмофобия, страх пораниться острыми предметами.

— И как… — заинтересовался Даня, но Ринат взволнованно и виновато его перебил: