CoverUP

Ларик кивнул в ответ. Странно, но единственное, что его волновало в этот момент — это стремительно намокающая скатерть.

— Ты — Каппа. Тогда пойдем по порядку. Каков же твой род занятий?

— Я древнее японское чудовище.

Ларик опять кивнул, соглашаясь.

— Ты он или она?

Каппа задумался:

— А это имеет какое-то значение?

Мастер удивился и про себя поразился глубине мысли — а, действительно, есть ли принципиальная разница для него лично в том, какого монстр пола? Шорты же он на всякий случай все-таки надел, значит, в любом случае, все приличия соблюдены.

— Нет, — помотал он головой, — все-таки мне комфортнее знать, ты самец или самка. Так он или она?

— Тогда, скорее, он. — Выдержав паузу, сообщил Каппа. — Хотя при чем тут твой комфорт я не понимаю. Честно говоря, мне нет абсолютно никакого дела до твоего комфорта.

Ларик решил, что вопрос с полом исчерпан, и продолжил расспрашивать монстра, пока у него не пропала решимость.

— Что ты делаешь здесь? В смысле, чего же тебе нужно от меня?

— Я наказываю непослушных детей. — Печально сказал Каппа. — Выедаю их внутренности и выпиваю кровь.

— Где ты в моем доме нашел непослушных детей?

— Есть здесь один. — Убежденно сказал монстр. — Определенно здесь есть один.

— Здесь нет никого, кроме меня, — Ларик решил стоять на своем, несмотря на то, что сердце сжало какое-то нехорошее предчувствие.

— Есть. Его зовут Тимошка.

— Здесь только я, я уже давно взрослый, и меня зовут Илларион. Теперь, когда мы все выяснили, ты можешь уходить.

Каппа опять дернулся, на скатерти расплылись новые кляксы. Ларик подумал, что стоило бы убрать скатерть, пусть это водоточивое чудовище заливает голые доски. Он краем глаза увидел, что на полу, под гостем, тоже собралась уже немаленькая лужа.

— Есть. — Как заевшая пластинка повторил Каппа, не меняя интонации. — Его зовут Тимошка.

Ларик наконец-то встал, ему было неуютно сидеть напротив этих страшных детских глаз на сморщенной мордочке черепахи.

— Хорошо. Ищи здесь своего непослушного Тимошку. Только не шуми, не мешай мне спать, хорошо? А когда съешь его внутренности и выпьешь кровь, сразу уходи, ладно?

— Я нашел, — почти шепотом, словно извиняясь, произнес Каппа и очень виновато посмотрел на Ларика. — Я должен наказать тебя.

— За что?

— Ты не слушался родителей.

Ларик задумался.

— За мной, конечно, наверняка числятся какие-нибудь детские проказы, но не думаю, что они настолько ужасны, что спустя два десятилетия я должен поплатиться за них своими внутренностями.

— Ты действительно не понимаешь, о чем я говорю? — теперь Каппа казался удивленным.

— Нет.

Чудовище некоторое время сверлило расхаживающего взад-вперед по кухне Ларика пронзительным взглядом, затем горько вздохнуло:

— Точно. Забыл. Совсем забыл. И что теперь делать?

— Да что я забыл-то? Напомни.

Каппа покачал головой.

— Что сказал твой отец, когда уходил от мамы?

Ларик задумался.

— Я был совсем маленький, не помню. Ты и это знаешь? И это имеет какое-то значение, да?

Он почему-то знал, что чудовище в своем праве, и доверился ему, как бы жутко это ни звучало.

— Я помогу, — доброжелательно согласился монстр. — В конце концов, моя главная миссия — справедливое наказание. А оно возможно только когда ребенок понимает, за что именно его наказывают.

У Ларика в голове, словно кадры на перемотке, завертелись картины его жизни только в обратном порядке.

— Ой, — удивился он этому событию, и вопросительно посмотрел на Каппу. Тот был доволен оказанным эффектом.

— Да, это я. — с удовольствием сообщил монстр. — Я так умею.

Мельтешение картин, которое уже вызывало неожиданный приступ тошноты и головокружение, вдруг остановилось настолько резко, что Ларик чуть не упал на пол. Ощущение было, как будто ты стремглав несешься куда-то и вдруг внезапно тормозишь, так внезапно, что у тебя из-под подошв выбиваются снопы искр. Очень физическое было ощущение. Когда прилив дурноты схлынул, перед глазами Ларика возникла эта же самая кухня, только больше двадцати лет назад. Кухня невероятно выросла в размерах, стол казался теперь огромным-преогромным домом с крышей-столешницей, между его ножками можно было свободно ходить, даже не пригибаясь. Ларику теперь не было видно, что именно лежит на столешнице, и это тут же страшно заинтересовало его. Пытаясь понять тайну «что там такого интересного», он даже не сразу заметил, что за столом сидит мама. В забытом, но смутно вспоминаемом синем сарафане с белыми оборками и распущенными волосами. Последние годы перед смертью мама заплетала косу и туго укладывала её на затылке. Ларик и не помнил, какие у неё красивые, густые, пшеничные волосы. Лица её мастер не видел, потому что она опрокинула его в ладони. У Ларика сжалось сердце. Кажется, мама то ли беззвучно плакала, то ли молча страдала, скорчившись, уйдя в себя от невыносимой боли. Перед столом он так же неожиданно заметил отца, тот был невероятно огромен, и Ларику пришло озарение, что он видит все сейчас глазами очень маленького ребенка. Когда ушел отец ему было… Два года? Три? Явно, не больше.