Curiositas. Любопытство

Души покорно отвечают, что Вергилию и Данте следует повернуть в другую сторону и возглавить их шествие. Вдруг один из незнакомцев выступает вперед и спрашивает, не узнал ли его Данте. Приглядевшись, поэт видит: «Он русый был, красивый, взором светел, / Но бровь была рассечена рубцом». Память Данте так же преходяща, как и все его бренное существо, и он не может узнать собеседника. Тогда тот показывает характéрную рану в верхней части груди – такая же была оставлена римским копьем в боку умирающего Христа – и сообщает Данте, что он Манфред, внук императрицы Костанцы, которую Данте позже встретит в раю[367].

Хотя перед Данте Манфред называет себя только внуком императрицы, на самом деле он был внебрачным сыном Фридриха II, императора, помещенного вместе с другими эпикурейцами в тот круг Ада, где пребывают еретики. (Позднее Фридрих сделается романтическим героем; в немецком фольклоре сохранились рассказы о том, что когда пришел его смертный час, он все же остался на этом свете благодаря магическому заклинанию и жил вдали от мира, в подземном замке, где его охраняли во́роны[368].) Исторический Манфред был честолюбивым, коварным и беспощадным. Он возглавил движение гибеллинов, препятствуя союзу папы с гвельфами и Карлом Анжуйским. После смерти отца он был назначен регентом Сицилии и оставался на этом месте до тех пор, пока его сводный брат Конрад не смог занять трон; спустя несколько лет, когда Конрад умер, Манфред принял регентство от имени его сына. В 1258 году, когда прошел ложный слух о смерти племянника, Манфред короновался на трон Сицилии и Апулии.

Новоизбранный папа Урбан IV объявил его узурпатором и возложил сицилийскую корону на голову Карла Анжуйского. Заклейменный как антихрист за свое яростное сопротивление Риму, Манфред дважды был отлучен от Церкви: сначала в 1254 году Иннокентием IV, а затем в 1259 году. Через семь лет, лишив своего противника жизни в битве при Беневенто, Карл как благородный победитель с почетом похоронил его под грудой камней, хоть и не на священной земле. Но, помня старые обиды, вновь избранный папа Климент IV приказал епископу Козенцы извлечь тело Манфреда из земли «при затушенных свечах» и бросить его в реку Верде, служившую естественной границей с Неаполитанским королевством[369].

Современники Данте решительно расходились в своих суждениях о Манфреде. Для гибеллинов он был героической фигурой, борцом за свободу, против тиранических устремлений папства. Для черных гвельфов он стал убийцей, неверным, вступившим в союз с сарацинами против папы Александра IV. Брунетто Латини обвинял Манфреда в убийстве отца, сводного брата и двух племянников, а также в попытке убийства в младенчестве сына Конрада. К образу светловолосого красивого героя с рассеченной бровью позже обратятся Байрон и Чайковский.

Данте, будучи сторонником белых гвельфов (которых ныне рассматривают как союзников гибеллинов), считал Манфреда последним итальянским представителем Священной Римской империи, символически олицетворявшим конфликт между империей и Церковью и возглавившим противостояние вмешательству Церкви и мирские дела. По мнению Данте, гражданская власть в руках Церкви стала умалять ее шаги в духовной сфере и превратила сам институт в поле вульгарного политиканства. Так же и святой Петр, помазанник Христа, появляющийся в Раю, в сфере звезд, порицает упадок и беззаконие на папском престоле:

Тот, кто, как вор, воссел на мой престол,
На мой престол, на мой престол, который
Пуст перед сыном божиим, возвел

На кладбище моем сплошные горы

Кровавой грязи; сверженный с высот,
Любуясь этим, утешает взоры[370].

Империя и Церковь должны следовать заповеди Христа о том, что кесарево причитается кесарю, а Божие Богу: Манфред соблюдал лишь первое условие. Как Магомет в Аду разверзает собственную грудь, символизируя раскол, привнесенный им в ряды христианских верующих («Смотри на образ мой!» – говорит он Данте), так и израненная грудь Манфреда – символ ран на теле империи, которую он все же искупил перед Всевышним своими трудами. Для Данте Манфред остается поборником христианства, попытавшимся исправить печальные последствия, которые возымел легендарный Константинов дар[371].

Согласно средневековой легенде, император Константин на смертном одре наделил Церковь верховными секулярными правами, ограничив императорскую власть и позволив папе ведать делами мирскими. (В XV веке гуманист Лоренцо Валла доказал, что Константинов дар – искусная фальшивка). Позднее Беатриче отзовется об этом даре как о бедствии не менее великом, чем падение Адама. Несмотря на тяжкую ошибку, которую, по мнению Данте, совершил император, поэт помещает Константина в Раю, среди справедливых правителей, и кличем орла возвещает о его прощении, ибо действовал тот, «стремясь к добру, хоть это к злу вело (»)[372].