Curiositas. Любопытство

С Первой песни «Ада» по Двадцать седьмую песнь «Чистилища» с персонажем, олицетворяющим Данте, остается его наставник и заступник Вергилий, который озарен не верой, но рассудком и потому учит своего подопечного полагаться на разум, обращаться к памяти и наделять любовь смыслом. Вести за собой и защищать – традиционные обязанности собак, но здесь, в отношениях, сложившихся между сбившимся с пути христианским поэтом и поэтом Древнего Рима, именно тот, кто ведом, то есть сам Данте, подобен неугомонной божьей твари, одной из гончих Венеры, воплощающих его disio. Стражем выступает Вергилий, которого Данте с самого начала называет «мой учитель». У вершины горы Чистилища, на пороге земного Рая, незадолго до их прощания, поэт сравнивает себя с козой, которую сторожит козопас Вергилий. Образ вполне подходит для буколической сцены, но Данте мог бы также назвать себя Вергилиевой гончей, поскольку на протяжении их долгого и опасного пути именно Вергилий всегда повелевал, произносил нужные слова или подавал ясный знак, хвалил суждения и поступки своего подопечного или осуждал их: Вергилий в определенном смысле «владел» Данте, исполняя поручение Беатриче заботиться о нем, пока не передаст поэта под святое покровительство. Прощальные слова, которые произносит Вергилий перед расставанием, дрессировщик мог бы адресовать своему хорошо натасканному воспитаннику: «Отныне уст я больше не открою; / Свободен, прям и здрав твой дух». Теперь Данте знает, как ему следует поступать, попав в райский «Господень лес», о котором слагали песни древние поэты, воспевавшие золотой век. Словно существо, наполненное духом верности и любви, поэт еще раз оглядывается на своего наставника, который продолжает улыбаться, стоя у кромки леса, а затем послушно поворачивается к красивой даме, чтобы вслед за ней идти к новой ожидающей его хозяйке[363].

«Божественная комедия» – поэма о вещах явных и тонких, почти незримых, о выраженных и скрытых смыслах, об ортодоксальной теологии и ниспровергающих каноны учениях, о строгом подчинении и равноправном товариществе. Для построения этого невероятного здания берутся слова из всех доступных словарей – с использованием латыни и провансальского, простой речи и поэтических неологизмов, архаичных дискурсов и детского лепетания, из ученого лексикона и языка грез, – и лексика, утратившая исконные значения, однако подхватившая эхо древних коннотаций, начинает употребляться и выступать в почти бесконечном множестве смыслов. Каждый раз, когда пытливые читатели полагают, будто следуют заданной линии содержания, они обнаруживают несколько других – в глубине, на поверхности или рядом: каждый посыл опровергается и тут же находит подтверждение, каждый образ расширяется и сужается до своей изначальной сути. Описанный в первых строках лес, в котором потерял дорогу Данте, – это обычный тосканский лес, но это и лес наших грехов, а также лес, по которому Вергилий ведет Энея в собственной поэме. Он охватывает все леса, в которых разворачивается действие «Божественной комедии»: здесь взросло дерево Адама и дерево, ставшее крестом Иисуса, это лес, где утрачена спасительная тропа, но где ее еще можно снова отыскать, чтобы прийти к вратам Ада или увидеть призрачные очертания спасительной горы Чистилища, а также лес, где в стволах деревьев заперты души самоубийц, – мрачное отражение сияющего райского сада. Ничто в «Божественной комедии» не сводится к одной сущности. Во многом, так же как сумрачный лес – не просто лес, и Данте – не только реальная фигура, пес, призванный наказывать грешников, – не просто свирепый цербер: это также персонаж поэмы, олицетворение странствующего поэта Данте, заблудившегося, как бродячая собака, в диком зловещем лесу. Уже в первых строках «Божественной комедии» (как с удивлением понимает вдруг читатель) пес, остававшийся у ног Данте, в своем поэтическом воплощении тайком проник в поэму.

Глава 12. Как дело наше отзовется?

Я никогда не стрелял. В выпускном классе один мой приятель принес в школу пистолет и сказал, что может научить им пользоваться. Почти все мы отказались. Приятель, как я потом узнал, принадлежал к одной из аргентинских диверсионных групп, боровшихся против милитаристского правительства; его отец, которого он ненавидел, был врачом и участвовал в пытках, проводившихся с одобрения правительства в печально известной Школе механиков ВМС Аргентины.

Я покинул Аргентину в 1969 году, когда начались настоящие зверства. Уехал не по политическим, а по сугубо личным причинам: хотел увидеть мир. В годы военной диктатуры более тридцати тысяч человек были похищены, подверглись пыткам и были убиты. Жертвами стали не только активные диссиденты; задержать могли любого их родственника, друга или знакомого, и всякий, кто по какой-либо причине не понравился хунте, считался террористом.